«Погоди», — сказал его собственный голос, или это только он подумал, что сказал. Голос прозвучал как эхо со дна колодца. Тогда он повторил слово, и получилось: «П-погоди-и-и-и». Он моргнул отяжелевшими веками, поглядел на Саймона Чепела сквозь густой алый туман и увидел, что у хозяина вырастает вторая голова слева от первой. Как бородавчатый ком, вылезала она из ворота рубашки. Из рождающейся головы смотрел одинокий глаз с красным зрачком, словно полыхающий на кончике фитиля огонек. Он нашел глаза Мэтью, и в темноте под этим глазом открылась в улыбке алая пасть с сотнями игольчатых зубов.
У Мэтью сердце забилось с перебоями, холодный пот выступил на лице. Он хотел увидеть настоящее лицо Чепела, он знал в глубине разума, еще не затронутой зельем, что эта страшная картина — ложь, но не мог, не мог отвести глаз. Он видел, как тянется к нему семипалая рука, и голос, обжигающий расплавленным воском, шепнул: «Не упирайся, Мэтью, поддайся, поддайся…»
Он не хотел поддаваться, но не мог ничего сделать, потому что в следующую минуту, или сколько там времени прошло, почувствовал, что валится в пропасть, и не синяя река была под ним, а белая глазурь торта. Мэтью чувствовал, как тело мешком валится из кресла, услышал злобный смешок и свист клинка в воздухе — а потом остался один в темноте и пустоте.
И в этом царстве темноты до него вдруг дошло, что на Чепела дурман не подействовал. Как же это случилось, если оба они пили из одной и той же неоткрытой бутылки? Но тут тело его стало удлиняться, руки и ноги вытягивались, пока он не сделался весь плоский, как воздушный змей.
И искал, где приземлиться. Что-то терлось об него, он не знал что, упал на мягкое, чей-то — мужской — голос сказал: «Он твой, милочка, только не убивай его», и потом на него прыгнул дикий зверь — дыхание обожгло шею, когти вцепились в плечи.
С него стягивали панталоны? Или это кожу сдирали с костей? Он хотел крикнуть — чей-то огненный рот перехватил крик и разорвал его щелкающими зубами. Тот же рот присосался к губам, и Мэтью показалось, что губы у него отрывают прочь. Потом рот двинулся южнее вместе с ногтями, и когда достиг середины континента, Мэтью всосало вверх, оторвав ягодицы от опоры.
Глазами, которые не хотели открываться больше щелочки, он увидел мечущиеся огни свечей, растрепанную тень, сгорбившуюся над ним со свирепостью преисподней. У Мэтью трещал позвоночник, стучали зубы, мозг болтался в черепе ядром в погремушке. Резкое выкручивание, жгучая боль, страх, что его мужской признак завязан в узел пульсирующим мокрым отверстием, сжавшимся столь мощно вокруг него. Потом продолжились те же удары, не стихающие, без пощады и нежности.
В одурманенном состоянии, со впавшим в ступор разумом тело поднялось навстречу потной горячке, но он отчетливо понимал, что с ним делают. Его бросили Чарити Ле-Клер как чесалку для ее зуда. И он лишь мог беспомощно ощущать, как его бьет и мотает, швыряет и сжимает, как румянится и твердеет он сам. Верх стал низом, низ — верхом, и в какой-то момент кровать сломалась, мир поехал в сторону. Рот впился ему в рот, рука в волосы, другая — в яйца, и жадные бедра рухнули на него вниз под изогнутой спиной, отчаянно и свирепо.
Он наполовину сполз с кровати, но не знал, на какую половину. Светлые локоны застилали лицо, влажные груди прижимались к груди. Лизал и лез в губы кошачий язык. Лобок этой дамы стучал в пах под ритмичное хаканье; стук и хаканье прервались, когда демоническая красотка завопила ему прямо в ухо, и потом после передышки на целых восемь секунд Мэтью почувствовал, что его волокут за щиколотки вместе с простынями, а мисс Ле-Клер продолжает демонстрировать свое похотливое искусство. Он готов был поклясться, что его душа пытается вырваться прочь из тела на свободу. После стольких взрывов энергии, которым наверняка способствовало зелье, он уже ни на что не был способен.
Но дама кричала, кричала вновь и вновь, и чтобы заглушить крик, впилась зубами ему в правое ухо, будто в плюшку. В нем оставался только пар, только призрак его прежнего. В этом полусне, полупригрезившемся рае развратника он подумал, что мисс Ле-Клер могла бы научить Полли Блоссом такому, что мадам и в опиумных снах вряд ли пригрезилось бы.
И наконец-то, наконец-то облегчение: движение прекратилось. Тяжесть лежащего поперек груди тела, ощущение поднимающегося пара, как от жаркого солнца после ливня. Шея вывернулась, спина неудобно согнулась. Глаза покатились пушечными ядрами по жнивью, и Мэтью рухнул в пустоту.
Резко, без перехода, он вернулся в мир живых. Его мотало взад-вперед, и в первый момент он испугался, что неутомимая нимфа вновь взялась за свое, но потом из-под распухших век увидел внутренность кареты. Уже настало раннее утро, красное солнце поднималось на востоке. Мэтью понял, что он одет — более или менее — в ту одежду, в которой приехал, и его везут обратно в Нью-Йорк.
Сиденье напротив было пустым. Слышалось щелканье кнута и ощущалась дрожь кареты, увлекаемой к югу четверкой лошадей. Заднее колесо попало на крупный ухаб, Мэтью подбросило вверх, и он приземлился на распухшую железу, отчего чуть не выкрикнул имя Господа всуе. Надо было как-то найти положение тела — ради избитых достоинств. Лошади быстро стучали копытами, карета неслась в симфонии щелчков, тресков и скрипов. Ощущение знакомое.
Снова поднялась и окутала его тьма, и когда Мэтью очнулся на этот раз — снова все болело и ныло от растраченной страсти, — он заморгал на свет посильнее, потому что уже два часа как стоял ясный день. И все же он был как в тумане, и приходилось следить за веками, чтобы они не закрылись. Да, отравленное вино оказалось крепким зельем. Но нет, нет… разум уже начинал работать как надо. Мэтью поднял руки к вискам, будто хотел разогнать медленно ползущую кровь.
Не вино это было, понял он, потому что иначе бы Чепел тоже свалился под его действием. Зелье нанесли на бокал изнутри. Да, изнутри, и тогда вино можно было разделить между двоими, а жертвой стал только один.
Непонятно, зачем все это было — разве что остальные отдали его Чарити Ле-Клер, чтобы спасти собственную шкуру. Если так она себя ведет каждую ночь, то наверняка почти уже свела их всех в могилу. Ну, зато в том, что девственность его осталась в прошлом, можно уже не сомневаться, хотя это было похоже больше на побои, чем на секс. А самым, черт побери, противным в этом было то, что Мэтью в ближайшие дни — или хотя бы после достаточного времени на восстановление — мог бы заинтересоваться: а каково было бы с ней в спальне без того, чтобы тебя опоили до неподвижности?
Нет, здесь еще и другая причина должна быть, размышлял Мэтью, подлетая с сиденья на каждом толчке рессор. Его опоили, чтобы не шлялся ночью по имению, когда хозяева лягут спать. Чарити Ле-Клер — всего лишь глазурь на торте.
Он не видел в этом смысла. Ну да, воспитанников сдавали в работу как слуг и рабочих на винограднике. Да, в зале были прислуживающие мальчики. Но что Маскеру за дело до этого?
Мэтью вспомнил мальчишку, который обчистил его карманы, и тут же проверил, на месте ли часы и ключ. Были на месте. «Есть у Сайласа такая привычка», — сказал Чепел. Ага, привычка.
