Когда он пришел, Мармадьюк Григсби как раз размечал статьи и располагал блоки шрифта в верстаках. Знаменитый печатный станок, расположившийся в центре самой освещенной солнцем комнаты, представлял собой громоздкое старое чудище, знавшее, быть может, еще руку самого Гуттенберга. Глядя на это приспособление, трудно было поверить, что именно из него выходят листы пергаментной бумаги с оттисками ламповой сажи и льняной олифы, извещающие граждан о происшедших и будущих событиях.
— Пришел помогать делать выпуск, надеюсь? — спросил Григсби. — Если все пойдет хорошо, завтра можем начать печатать.
— Я вот что принес. — Мэтью протянул конверт и подождал, пока Григсби его вскроет. Печатник внимательно прочел.
— Агентство «Герральд»? С запросами обращаться письменно в гостиницу «Док-хаус-инн»? И что это все значит?
— Для тебя — деньги. — Мэтью открыл кошелек и протянул одну из оставшихся серебряных монет. — Этого хватит за одноразовое объявление?
— Вполне! — Григсби осмотрел монету так тщательно, будто собирался сразу ее съесть. — Но все-таки, что оно означает? «Решение проблем»? Каких проблем?
— Ты его напечатай как есть, если ничего не имеешь против. Кому надо, те поймут.
— Ну ладно. А теперь сядь за стол, и я возьму еще чистой бумаги. Хочу услышать твой рассказ о том, как ты наткнулся на тело Деверика. — Григсби поднял руку раньше, чем Мэтью успел бы возразить. — Я знаю, что ты оказался на месте не первый, но из интервью с Филиппом Кови я вообще ничего не узнал. От тебя я хочу узнать твои впечатления от того момента, и еще — что сказал тебе Мак-Кеггерс насчет Маскера. Да давай уже садись!
Мэтью сел на стул с тростниковой спинкой, отлично помня и добрый совет Мак-Кеггерса хранить информацию при себе, и куда более настоятельный совет Байнса в Сити-холле на ту же тему. Он подождал, пока печатник обмакнет перо, и тогда сказал:
— Я вполне могу изложить свои впечатления от той минуты, но мне придется придержать сведения, которые сообщил мне коронер.
И тут у Григсби задергались мохнатые белые брови.
— О нет, Мэтью! Неужто и ты?
— Что «и я»?
— Неужто и ты против меня? Ты скрываешь информацию, которую хочет утаить от общественности Лиллехорн? Или же это магистрат Пауэрс придушил тебя ошейником?
Мэтью покачал головой:
— Ты меня достаточно хорошо знаешь. Мак-Кеггерс просто заметил, что не в интересах следствия было бы разглашать сейчас подробности о Маскере.
— Ага! — Григсби навис над бумагой. — Значит, он снова назвал это имя?
— Мне кажется, он ясно дал понять свое мнение: обе жертвы убиты одной и той же рукой.
— Это Маскер! — воскликнул Григсби, брызгая слюной на бумагу, по которой уже царапал пером с яростью, понятной только писателю.
Мэтью вздрогнул, мысленно услышав гром из уст Байнса, когда он прочтет эту статью.
— Мак-Кеггерс не использовал этот термин, строго говоря. И я не думаю, что разумно будет…
— Вздор! — небрежно отрезал старик. — «Газетт» бы обязательно так бы его назвала, а что годится для «Газетт», для «Уховертки» подойдет тем более! — Он снова обмакнул перо. — Теперь давай все с самого начала.
Через час Мэтью вышел из типографии, просто перемолотый жерновами Григсби, слегка одурелый от недосыпа, и не очень хорошо помнил, что он рассказал, а что все-таки сохранил в тайне. Григсби может взять случайную фразу и сделать из нее целый абзац. Мэтью пришлось отказаться ему помогать, и не столько из-за боли в плече, сколько в шее. Григсби был разочарован, но обещал, что в пятницу печатать листок ему поможет Ефрем Оуэлс.
Он пошел домой и был встречен просьбой Хирама Стокли вымести мастерскую. Поскольку за жилье он расплачивался работой и считал это своим долгом, Мэтью подмел мастерскую тщательно и не жалуясь. Сперва работа оказалась для него труднее, чем можно было бы ожидать, потому что приходилось все время увертываться от боков и пятачка Сесили, норовившей стукнуть его под коленки, но потом Стокли сжалился и выгнал свинью наружу. Наконец Мэтью завершил работу и объявил о намерении подняться к себе и подремать, но ему пришлось ненадолго задержаться — уверить гончара, что он не болен и врач ему не нужен.
У себя в комнате Мэтью открыл окно, давая выход теплому воздуху, снял сюртук и рубашку, после чего смазал мазью руку и плечо. От одной мысли о том, чем ему придется заниматься в субботу, Мэтью ощутил навалившуюся усталость. Он — человек умственных занятий, а не азарта или спорта. Смешно, что надо пройти через такие труды, от которых все равно толку не будет, если даже он будет тренироваться целый месяц по десять часов в день. Как вообще может человек научиться так владеть оружием? Начинать надо, наверное, с железными руками и железным телосложением.
«Ты позволяешь себе гнить заживо», — сказал ему Грейтхауз.
Много он понимает, подумал Мэтью. Каждый может держать рапиру, если он шесть футов с тремя дюймами роста и крепок, как военный корабль. А пистолет тоже любой идиот может навести, так какой в этом смысл?
«Не мужик, а привидение».
Сильные слова для слабого ума, подумал Мэтью. Ну и черт с ним. Раскомандовался, генерал в песочнице! Да гори он огнем!
Мэтью лег на кровать, закрыл глаза, но даже так не укротил приступа злости. «Весь этот путь проделал, только чтобы меня обмишурили. Выставили дураком. Но ведь у них не получилось, правда ведь? Ну нет уж! Это нужно быть поумнее этой парочки, чтобы одурачить Мэтью Корбетта! Теперь устроили мне это „обучение“, проверяют на стойкость! Пытаются заставить делать то, чего я никогда раньше не делал и вряд ли когда буду! Драться на шпагах, драться кулаками, как обыкновенный хулиган! Уж если бы я хотел пробарахтаться всю жизнь в драках, то мог бы остаться в банде в гавани!»
Тут он ясно увидел перед собой Кэтрин Герральд за письменным столом. Она смотрела на него, и эти пронзительные синие глаза светились, как лампы из-под воды.
«Будете стремиться к успеху — и несмотря на это, много раз терпеть поражение. Так устроен этот мир, и такова правда жизни. Но когда вы снова найдете свою лошадь, куда вы поедете — вперед или назад?»
И она тогда подняла руку, сжала в кулак и стукнула по столу. Раз… другой… и третий…
— Мэтью? Мэтью!
Он резко сел, заметил, как сильно стемнело. Еще раз три удара.
— Мэтью, открой, пожалуйста!
Это был голос Хирама Стокли. Он стоял на лестнице и стучал снизу в люк.
— Мэтью!
— Да, сэр! Одну минуту!
Мэтью спустил ноги на пол и протер глаза. Он чувствовал себя намного лучше, но который сейчас час? Часы в кармане сюртука. При угасающем свете он увидел, что уже пять часов вечера. Распахнув люк, Мэтью взглянул прямо в лицо Стокли.
— Прости, что пришлось тебя побеспокоить, — извинился гончар, — но к тебе гость.
