Да, Бомбей нахлынул на него вновь. Соланка снова жил в нем, по крайней мере в той его части, которую на самом деле никогда не мог забыть. Он вновь проживал тот малюсенький отрезок прошлого, с которого начинался весь ад его последующей жизни, в проклятой Йокнапатофе, ужасном Мальгуди, определившем весь ход его судьбы. Вспоминал то, думать о чем запрещал себе более половины жизни. Метволд-Истейт на Варден-роуд. Там у него было все, о чем он только мог мечтать. Там, в доме, именуемом «Нурвилль», его долгое время растили как девочку.
Вначале Соланка не смел взглянуть правде в глаза и подбирался к ней окольными путями, пространно описывал росшую в саду бугенвиллею, ветви которой карабкались на веранду, словно взломщик, написанный маньеристом Джузеппе Арчимбольдо, или крадущийся ночью к тебе в спальню отчим. Говорил о том, как громко и предостерегающе кричали под его окном вороны, о приговоре, который вынес себе: не будь он таким глупым и невежественным, наверняка понял бы их предостережения, услышал то, что они хотели ему сказать, и убежал бы из дома раньше, чем случилась беда. Выходило, что он сам, только он один виноват во всем, ему не хватило ума хотя бы для того, чтобы понять язык птиц. Еще Соланка рассказывал Ниле о своем друге Чандре Венкатарагхаване и о том, как отец Чандры ушел из дома, когда им было по десять лет. О том, как в тот же день он пришел к другу в гости, чтобы выспросить у мальчика, убитого горем, обо всем. «Расскажи мне, как тебе больно, — умолял Соланка Чандру, — расскажи, и тогда я узнаю, как больно должно быть мне самому. Мне важно знать это». Родной отец Малика исчез, когда тому не исполнилось и года, и его молодая красивая мама Маллика уничтожила все фотографии беглеца, а через год снова вышла замуж. С великим облегчением приняла она фамилию второго мужа и дала ее ребенку, желая не только обмануть чувства сына, но и подделать его биографию. Отец оставил его, и Соланка до сих пор не знал отцовского — и своего подлинного — имени. Будь на то воля матери, Соланка до сих пор не догадывался бы о существовании своего настоящего отца. Отчим рассказал Малику правду, когда тот подрос достаточно, чтобы понимать такие вещи. Отчим, которому как-то надо было оправдаться перед собой хотя бы в совершении инцеста. Оправдаться хотя бы в этом.
Чем зарабатывал на жизнь его родной отец? Никто никогда не отвечал на подобные вопросы. Какой он был, худой или толстый? Высокий или низкий? Кудрявый или с прямыми волосами? Все, что оставалось мальчику, — изучать собственное отражение в зеркале. Загадку отцовской внешности он разрешил с годами: когда подрос, отражение в зеркале ответило ему на все вопросы. «Теперь мы — Соланки, — внушала мать. — И тебе нет нужды что-то знать о человеке, который для меня никогда не существовал и уж совершенно точно не существует сейчас. У тебя есть настоящий отец, который заботится, чтобы ты всегда был сыт и одет. Ты должен целовать ему ноги и исполнять все, о чем он тебя просит».
Доктор Соланка, второй муж матери, врач-консультант в госпитале Брич-Кэнди, на досуге сочинявший неплохую музыку, действительно обеспечивал семью. Однако, как вскоре выяснил Малик, отчим желал, чтобы поцелуи мальчика доставались не только его ногам. Малику исполнилось шесть лет, когда окончательно выяснилось, что госпожа Маллика Соланка не может больше иметь детей — будто исчезнувший первый муж прихватил с собою и все ее детородные силы, — и началась его пытка. Купи ему платья и не стриги волосы. Пусть он будет нам и сыном, и дочкой. — Но, муж мой, как можно? Я хочу сказать: разве это нормально? — Конечно! Что здесь ненормального? Все, что родители делают со своими детьми дома по своей воле, происходит с ними по велению Всевышнего. Моя бедная мама, она сама приносила мне платья и ленты. А потом этот подонок заявил, что для ее хрупкого здоровья, страдающего от частых недомоганий и простуд, будут полезны ежедневные физические нагрузки, и стал регулярно выпроваживать ее из дома на долгие прогулки в висячие сады или на ипподром Махалакшми. Почему ты даже не догадалась спросить у него, отчего он ни разу не пошел с тобой? Отчего, отослав няню-аю, взял на себя все заботы о «своей маленькой девочке»? Бедная моя мамочка, как же ты предала своего единственного ребенка! Это продолжалось целый год, и только тогда Малик смог собраться с духом и произнести непроизносимое. Мамочка, почему доктор-сахиб толкает меня? — А он тебя толкает? А как он тебя толкает? Что это вообще за ерунда? — Мамочка, он становится вот тут кладет руку мне на голову и толкает меня вниз, он ставит меня на колени. Мамочка, потом он расстегивает свою пижаму. А потом, мамочка, его штаны падают. Она избила его тогда, била больно и долго. Никогда не смей лгать мне! Если я еще раз услышу это гнусное вранье, я буду лупить тебя до тех пор, пока ты не оглохнешь и не онемеешь. Ты почему-то невзлюбил человека, который стал тебе настоящим отцом, единственным отцом, который у тебя когда-либо был. Ты почему-то не хочешь, чтобы твоя мама была счастлива, и поэтому придумываешь такие вещи. Меня не проведешь, я знаю, какое у тебя дрянное сердце. Как ты думаешь, что я чувствую, когда мамы всех соседских детей в один голос твердят: «Какое развитое воображение у вашего милого Малика! Задаешь ему вопрос и никогда не можешь угадать, что он ответит»? Это все оттого, что ты болтаешь невесть что и позоришь нас на весь город! У меня не сын, а злобный обманщик!
После этого Малик оглох и онемел. После этого он стал сразу, едва только чувствовал, как рука толкает его мягкую, беззащитную голову, послушно опускаться на колени, закрывать глаза и открывать рот. Так прошло много долгих месяцев. Но потом все изменилось. Однажды к мистеру Соланке зашел отец Чандры, крупный банкир Баласубхра-маньям Венкатарагхаван. Они заперлись вдвоем в комнате и не выходили из нее больше часа. Сначала оттуда раздавались крики, потом они вдруг перешли на приглушенный шепот. Маллика сперва напряглась, а после очень быстро расслабилась. Малик, потерявший дар речи, с расширенными от ужаса глазами, затаился в дальнем конце коридора. Он крепко прижимал к себе куклу. Когда из комнаты появился мистер Венкат, он гремел, как грозовое облако, и ненадолго замолчал лишь для того, чтобы поднять и прижать к себе Малика (который по случаю визита мистера Венката был наряжен в белую рубашку и шорты). Лицо дяди Венката было багровым. Он шепнул Малику: «Не волнуйся, мой маленький. Ворон каркнул: „Никогда!“» В тот же день все платья и финтифлюшки были собраны и сожжены. Правда, по настойчивой просьбе Малика ему оставили кукол. Доктор Соланка больше пальцем не дотронулся до мальчика. Что бы ни сказал ему мистер Венкат, угрозы возымели должный эффект. (Когда Баласубхра-маньям Венкатарагхаван ушел из дома, чтобы сделаться саньясином, десятилетний Соланка ужасно боялся, что отчим вернется к старым привычкам. Однако, как выяснилось, доктор Соланка хорошо усвоил преподанный ему урок. Тем не менее с тех самых пор мальчик больше не сказал ему ни единого слова.)
С того самого дня до неузнаваемости переменилась и мать Малика, теперь она бесконечно просила прощения у своего мальчика и постоянно плакала. Стоило ему обратиться к ней, как она начинала причитать и каяться. Это заставило Малика отгородиться от всех. Ему нужна была мать, а не мощная водометная машина, какую он видел в игре «Монополия». «Прошу, перестань, амми, — напускался он на нее, когда ей в очередной раз не удавалось сдерживать рыдания. — Мамочка, если уж я могу держать себя в руках, значит, можешь и ты». Задетая его словами, она выпускала сына из рук, после чего все равно продолжала плакать, но уже тише, уткнувшись в подушку. Несмотря на все это, в доме вновь установилась видимость нормальной жизни. Доктор Соланка много работал, Маллика хлопотала по хозяйству, а Малик привычно скрывал от всех свои мысли и чувства, делясь ими только шепотом, только в полной темноте и только с окружавшими его в постели куклами — своими ангелами-хранителями, единственной семьей, которой он мог доверять.
