Пока что эта новость выглядела экзотическим отголоском странных нравов очень далекой, а потому не заслуживающей внимания страны на юге Тихого океана. Однако игнорировать дальнейшее оказалось труднее. Тысячи вымуштрованных революционеров-филбистанцев атаковали все жизненно важные объекты Лилипут-Блефуску, захватив врасплох исполнявшую в основном церемониальные функции армию элби и после долгой и яростной схватки отбив у сторонников Болголама парламент, теле- и радиостанции, телефонные узлы, интернет-сервер Lillicon, а также порт и аэродром. Рядовые повстанцы прятали лица за широкими полями шляп, шарфами и даже носовыми платками, в то время как их вожаки маскировались более изысканным образом. Киборги Акажа Кроноса, понял Соланка, возглавили ни больше ни меньше как третье «восстание оживших кукол». Многочисленные Кукольники и Замин уверенно руководили их действиями. «Пусть победит сильнейший!» — кричали фримены, бросаясь в атаку на болголамитов. К концу кровавого дня Филбистанское движение сопротивления одержало уверенную победу. Цена ее оказалась высока: сотни убитых, сотни серьезно раненых и пропавших без вести. Медицинские учреждения не справлялись с наплывом раненых, многие умерли прямо в больнице, так и не дождавшись помощи врачей. Всю ночь стены главного госпиталя маленькой страны сотрясались от стонов, полных боли и страха.
Как только Лилипут-Блефуску восстановила связь с внешним миром, выяснилось, что повстанцам удалось отбить у врага свергнутого президента страны Голбасто Гуэ и взять живьем свергнувшего его лидера первоначального, теперь уже неудавшегося, переворота Скайреша Болголама. Возглавивший восстание предводитель филбистанцев, одетый в костюм и маску Кроноса-Кукольника и настаивающий на том, чтобы его называли исключительно «командующий Акаж», почти сразу выступил по местному телевидению, объявив об успехе проведенной операции, отдав дань памяти погибшим и провозгласив, что «сильнейшие победили». Далее он озвучил требования повстанцев: конституция Голбасто должна вновь обрести законную силу, Болголама и его бандитов следует судить за государственную измену. Согласно законам элби, подобное преступление каралось смертью, тем не менее за всю историю страны смертная казнь ни разу не применялась, а потому, по всей вероятности, не будет применена и сейчас. После этого «командующий Акаж из свободных людей» потребовал для себя права начать формирование нового правительства Лилипут-Блефуску, заявив, что у него уже есть целая группа кандидатов, которые должны обязательно войти в будущую администрацию. При этом он никак не обозначил пост, который наметил для себя, — ложная скромность, никого, впрочем, не обманувшая. Примеры Бала Теккерея в Бомбее и Иорга Хайдера в Австрии давно доказали всем, что можно стоять у руля и не занимая официальных постов. Достаточно просто быть личностью с незаурядными возможностями. А до тех пор пока его требования не будут выполнены, заявил командующий Акаж в конце своей речи, он «просит многоуважаемого президента и изменника Болголама считать себя его личными гостями и ни под каким предлогом не покидать здания парламента».
Соланка был обеспокоен. Всплыла все та же проблема целей и средств. Командующий Акаж не похож на человека, посвятившего себя служению великой цели. И поскольку, полагал профессор, Ганди и Мандела не единственные, кого берут за образец революционеры, надо всегда называть своими именами приверженцев воинственной тактики. Нила не в пример ему была воодушевлена. «Вот уж не думала, что индолилипуты способны быть такими дисциплинированными, воинственными, решительными, готовыми бороться за свои интересы, а не только размазывать сопли и размахивать руками. То, что ему удалось сделать, — настоящее чудо, разве ты с этим не согласен?» Она сказала, что улетает в Мильдендо уже утром. «Порадуйся за меня. Этот мятеж поможет мне сделать по-настоящему горячий, по-своему даже сексуальный фильмец. Телефон у меня весь день буквально разрывался». Узнав о ее спешном отъезде, Малик Соланка, стоящий на одной из жизненных вершин, чувствующий себя Гулливером или Алисой, гигантом среди пигмеев, неудержимым и неуязвимым, внезапно ощутил, как чьи-то малюсенькие пальчики с силой дергают его за одежду, словно целая орда крошечных гоблинов пытается утащить его вниз, в ад. «Знаешь, а ведь это он, — добавила Нила. — Командующий Акаж. Я посмотрела по телевизору его обращение и больше не сомневаюсь. Это тело я узнаю из тысячи. Настоящий мужчина».
Темпы современной жизни, думал Малик Соланка, значительно превосходят способность человеческого сердца на них откликаться. Гибель Джека, любовь Нилы, победа над яростью, слон Асмана, горе Элеанор, уязвленная Мила, надменный триумф сантехника Шлинка, конец лета, переворот в Лилипут-Блефуску, ревность к лидеру фрименов, радикалу Бабуру, ссора с Нилой, страшные крики в ночи, откровения о прошлом, стремительный взлет популярности Кукольных Королей и проекта «Галилео-1», контрмятеж командующего Акажа, спешный отъезд Нилы — подобное ускорение потока времени заключает в себе что-то комически-неодолимое. Нила не ощущала ничего подобного; порождение скорости и движения, дитя взбудораженного века, она принимала современные темпы перемен как должное. «Ты кажешься таким старым, когда говоришь подобные вещи, — отчитывала она его. — Хватит! Лучше иди ко мне». На прощание они занимались любовью невероятно долго, никуда не спеша. Никакой ненужной постмодернистской торопливости. Все-таки сохранилось еще несколько сфер, где неспешность ценилась даже молодыми.
На пару часов Соланка забылся сном без сновидений, а когда проснулся, угодил в самый настоящий ночной кошмар. Рядом спала Нила — она частенько не отказывала себе в удовольствии остаться у него на всю ночь, хотя по-прежнему не разрешала ему ночевать у себя; двойной стандарт, который Соланка принимал без всяких возражений, — но кроме нее в комнате был кто-то еще, крупный, нет, огромный мужчина, и, о боже, — какая жуткая аллюзия на совершенную самим Соланкой ошибку! — великан стоял у кровати с большим, отвратительного вида ножом в руке. Соланка мгновенно проснулся и сел на постели. Незваный гость приветствовал его, слабо помахав в воздухе лезвием.
— Профессор, — не без учтивости проговорил Эдди Форд, — как приятно, что вы наконец-то присоединились к моему бдению.
Однажды в Лондоне, несколько лет тому назад, Соланку едва не полоснули ножом. Самодовольный чернокожий юнец, который вылез из машины с откидным верхом, вознамерился срочно воспользоваться телефонной будкой, куда только что зашел Соланка. «Мне нужно позвонить женщине, старичок, — объяснил наглый малый. — Это срочно, понимаешь?» Услышав, что Соланке также необходимо сделать крайне важный звонок, юноша вдруг впал в неистовство: «Я порежу тебя, ублюдок. Я тебя действительно порежу. Не думай, я слов на ветер не бросаю!» Соланка делал все возможное, чтобы ни жестом, ни звуком не выдать, как сильно он испугался. В таких ситуациях нельзя ни показывать страх, ни вести себя вызывающе. Он должен найти золотую середину. Соланка постарался, чтобы его голос звучал ровно. «Это, конечно, будет для меня очень плохо, — попробовал он вразумить разбушевавшегося юнца, — но ведь и для тебя ничуть не лучше». После чего они уставились друг на друга. Соланке хватило ума проиграть этот турнир взглядов. «Ладно, сука, имел я тебя… — С этими словами парень, вооруженный ножом, скрылся в телефонной будке. — Привет, детка! Забудь его, детка. Я готов показать тебе такое, что даже не снилось этому тупому тюфяку. — Тут он начал напевать в трубку (Соланка узнал песню Брюса Спрингстина): — Скажи-ка, детка, дома ли твой папа. Надеюсь, он ушел, и ты совсем одна. А-а-а! Потому что я иду к тебе с очень грязными намерениями. О-о-о, я просто сгораю». Соланка почти бегом кинулся прочь от телефонной будки и, только завернув за угол, тяжело привалился спиной к стене.
