Книга Начинается ночь, страница 32. Автор книги Майкл Каннингем

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Начинается ночь»

Cтраница 32

Питер, конечно, скажет Ребекке, что ее Младший Брат пустил в их квартиру наркоторговца. А как он может поступить иначе? Собственно, он должен был сказать ей об этом уже сегодня, но… что? Но он ломал эту комедию, изображал умирающего, не испытывая при этом неудобств, всегда сопровождающих реальную болезнь, а только радуясь тому, что с ним возятся, как с калекой. В общем, он позволил себе отложить на одну ночь долгий, выматывающий разговор с женой, все эти бесконечные обсуждения того, что делать дальше. Они не могут (это уже понятно) заставить Миззи против его воли соблюдать правила и традиции их дома и не могут его выставить, верно? Тем более сейчас, когда он снова начал употреблять наркотики, — это все равно, что бросить ребенка одного в чаще леса, но и оставить его у себя они тоже не могут, так ведь? Раз он дает их адрес наркоторговцам. А доверия к Миззи, как и ко всякому "зависимому", разумеется, нет. Он может клясться, что никогда ни при каких обстоятельствах не пустит больше таких ребят в их квартиру, может обливаться слезами и умолять о прощении, и это ровным счетом ничего не будет значить. Чертовы Тейлоры! Ведь, говоря откровенно, они этим живут: тревожиться о Миззи — их любимое времяпрепровождение и кто — тем более, что он был вынужден имитировать полуобморочное состояние — упрекнет Питера за его желание отложить хотя бы на одну ночь неизбежную встречу с бездонностью Ребеккиного горя, ее отчаянные звонки Роуз и Джули, выяснение точки зрения Питера на происходящее, притом, что почти наверняка его мнение будет сочтено либо слишком жестким, либо слишком мягким. Поскольку он в принципе не может оказаться прав в том, что касается Миззи, просто потому, что он не из их прихода.

* * *

Питер соскальзывает в сон, просыпается снова. Обрывки сна: у него есть дом в Мюнхене (Мюнхен?), о котором никто не знает. Некий врач оставил там для него письмо. Сновидение рассеивается, он в своей спальне, рядом спит Ребекка. На часах двенадцать двадцать три, сна ни в одном глазу.

Он чувствует, как бывало уже не раз (вероятно, многие испытывают что-то подобное), присутствие в комнате неких сущностей, призраков (он просто не может подобрать более подходящее слово), соткавшихся из их с Ребеккой снов, дыхания, запахов. Он не верит в привидения, но верит… в нечто. В нечто живое, обладающее сознанием, некую субстанцию, которую удивляет то, что он проснулся в такой неурочный час, которая не то чтобы радуется или огорчается его пробуждению, но, несомненно, отмечает это. Возможно, потому, что это является вторжением в ночное бытие самой этой сущности. Так, стало быть, придется выпить водки и принять снотворное.

Он вылезает из кровати. Ребекка проделывает это особое, едва заметное и в то же время явное заныривание-уползание внутрь самой себя: у нее подрагивают пальцы, меняется изгиб губ; ему как бы дается понять, что, хотя он и не разбудил ее, она все-таки знает, что он покидает их ложе.

Он выбирается из спальни, доходит до середины гостиной и только тогда видит, что на кухне, глядя в окно, стоит Миззи. Абсолютно голый.

Услышав его шаги, Миззи оборачивается. Он стоит на обеих ступнях, руки опущены вдоль тела, и Питер невольно вспоминает Прозрачного Человека, макет человеческой фигуры из прозрачного пластика с разноцветными внутренними органами, который он любовно-старательно собрал, когда ему было десять лет, и на котором, как ему казалось тогда, лежит отблеск чего-то божественного. По его представлениям, вот так должны были выглядеть ангелы. Белоснежные хитоны и водопады золотистых волос никогда не вызывали у него доверия. Нет, настоящий ангел должен быть безупречно прозрачным и стоять перед вами, как Прозрачный Человек, именно так, как и стоит сейчас Миззи, с выражением лица, которое не назовешь ни просительным, ни неприступным, просто стоять перед вами обнаженным и совершенно реальным.

— Привет, — тихо говорит Миззи.

— Привет, — отвечает Питер, продолжая приближаться.

Миззи стоит неподвижно и невозмутимо, как натурщик в художественной студии.

Странно, да? Питер приближается, а что еще ему остается делать? Но что-то происходит, это понятно.

Похоже (как бы неправдоподобно это ни звучало), Миззи его ждал.

Питер входит на кухню, Миззи стоит посередине, но места достаточно, и Питер, не меняя курса, может спокойно миновать его, не коснувшись. Он наливает себе стакан воды из-под крана, просто для того, чтобы что-то сделать.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Миззи.

— Лучше, спасибо.

— Не спится?

— Нет. Тебе тоже?

— Угу.

— У меня есть клонопин в ванной. Честно говоря, в таких ситуациях я большой поклонник рюмки водки и таблетки клонопина. Хочешь чего-нибудь? В смысле, и того, и другого?

Упс, минуточку, он что, только что предложил наркотики наркоману?

— Ты ей скажешь? — спрашивает Миззи.

— Что скажешь?

Миззи не отвечает. Питер делает шаг назад и, потягивая воду, разглядывает этого голого мальчика, который, хотите — верьте, хотите — нет, стоит сейчас на его кухне. Тонкие жгутики вен, лениво обвивающие бицепсы, розоватые латы живота, путаница каштановых волос на лобке и, собственно, мужская штуковина — порядочного размера, но не порнографически гигантская, с багровым бликом от лампы на кончике. Вот сильные молодые ноги, которым ничего не стоит взойти на какую-нибудь крутую вершину, и квадратноватые, немного медвежьи ступни. Что? Сказать ей что?

У Миззи хватает вкуса промолчать. На несколько секунд воцаряется тишина, и Питер понимает, что не станет ничего изображать. Честно говоря, у него просто нет на это сил.

— Я думаю, что я должен, — говорит он.

— Я бы этого не хотел.

— Естественно.

— Не только ради себя. Не только. Ты ведь сам прекрасно знаешь. Сестры начнут бесноваться — и какой смысл?

— Когда ты опять начал?

— В Копенгагене.

Постарайся не думать, хотя бы сейчас, о фантастической привилегированности этого мальчишки, которому вполне по карману (родители исправно высылали чеки) по дороге домой из Японии остановиться в Копенгагене. Постарайся не ненавидеть его за это.

— Может, это прозвучит абсурдно, но я все-таки тебя спрошу: почему?

Миззи вздыхает, нежный флейтовый звук, родственный тому царственному вздоху, которым так великолепно владел Мэтью сто лет назад.

— Вопрос совершенно не абсурдный. Беда в том, что на него нет ответа.

— Ты хочешь, чтобы тебе опять помогли бросить?

— Я могу быть с тобой вполне откровенным?

— Разумеется.

— Сейчас — нет. Мне нужно какое-то время.

Он подносит сложенные ковшиком ладони к лицу, словно собирается пить.

— Поверь, — говорит он, — нелепо пытаться что-то объяснить тому, у кого нет этого опыта, ты просто не поймешь.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация