— Похоже, в этом году они все улетели, — сказала Салли, — вместо того, чтобы вернуться.
И тогда Джеку пришла в голову забавная идея. Он знал, что в новом костюме выглядит отлично, да и петь немного всегда умел, по крайней мере, имитировать пение.
— Послушай, крошка, — сказал он. — Как тебе это?
Он быстро отошел немного в сторону, в придорожные сорняки, и, выпрямившись, встал в эстрадную позу и запел, медленно разводя руки ладонями наружу, как бы демонстрируя искренность.
Когда ласточки летят из Капистрано,
Мне пора улетать от тебя…
— Потрясающе! — воскликнула Салли, не дав ему даже перейти к следующей строчке. — Просто гениально! Знаешь, Джек, у тебя замечательное чувство юмора.
В последний вечер они сидели в лучшем, как горячо заверил их Эдгар Тодд, ресторане Лос-Анджелеса, но Салли выглядела печальной и лишь ковырялась в «Империале» из крабов.
— Глупо, правда? Тратить столько денег, при том что через пару часов ты уже будешь в самолете?
— Мне это не кажется глупым, я думал, это будет мило.
Еще он подумал, что Ф. Скотт Фицджеральд в подобной ситуации сделал бы то же самое, но оставил это соображение при себе. Долгие годы он скрывал от всех степень своей поглощенности Фицджеральдом, хотя одна девушка в Нью-Йорке как-то раскусила его, задав целую серию безжалостных, дразнящих вопросов, так что отпираться дальше он уже не смог.
— Ладно, — сказала Салли. — Будем сидеть здесь, такие элегантные, остроумные и печальные, выкурим каждый по сорок пять сигарет.
Однако ее сарказм прозвучал неубедительно, потому что на ней было новое, дорогое на вид синее платье, и он мог бы поклясться: она купила его в надежде, что именно в такое место ее и пригласят.
— Никак не могу привыкнуть к этому твоему новому платью. Такого красивого я в жизни не видел.
— Спасибо за комплимент. Я рада, что купила его. Оно поможет мне поймать на крючок следующего двойника Ф. Скотта Фицджеральда, когда того занесет в наши киноземли.
Пока они ехали к Беверли-Хиллз, Джек отважился пару раз взглянуть на нее и с радостью обнаружил, что лицо у Салли спокойное и задумчивое.
— Боюсь, если вдуматься, то окажется, что я вела праздную, бесцельную жизнь, — сказала она немного погодя. — С таким трудом закончила колледж, но ни разу этим не воспользовалась, не сделала ничего, чем могла бы гордиться или чему могла бы порадоваться. Даже ребенка не усыновила, когда была такая возможность.
Еще несколько миль ярко освещенного города промелькнуло мимо, она придвинулась к Джеку, коснулась его руки и робко спросила:
— Ты же не шутил? Про то, что мы можем писать и звонить друг другу.
— Брось, Салли. Зачем мне с этим шутить?
Он подвез ее прямо к ступенькам выходящей на бассейн террасы, и они вышли из машины, чтобы попрощаться, сели на невысокую нижнюю ступеньку и поцеловались неловко, как дети.
— Ну что ж, прощай, — сказала она. — Знаешь, что забавно? Мы прощаемся с тобой с самого первого нашего свидания. Мы ведь всегда знали, что у нас мало времени, так что это был роман прощания с самого начала, верно?
— Пожалуй, ты права. И все же будь умницей: береги себя.
Они поспешно встали, охваченные внезапным смущением. Он смотрел, как она идет к террасе — высокая, гибкая и при этом почему-то седоволосая женщина в самом красивом платье на свете.
Он уже шел к машине, когда услышал, что она кричит: «Джек! Джек!»
И она, стуча каблуками, сбежала по ступенькам и оказалась в его объятиях.
— Подожди, — сказала она, запыхавшись. — Послушай. Забыла тебе сказать. Помнишь тот толстый свитер, который я вязала все лето для Кикера? Так это я врала — наверно, единственный раз в разговорах с тобой. Он с самого начала предназначался не Кикеру, а тебе. Я сняла мерку с единственного жалкого свитерка, который нашла в твоей норе, и рассчитывала закончить до твоего отъезда. А теперь уже поздно. Но я закончу его, Джек, клянусь. Буду работать каждый день и пришлю по почте, ладно?
Он обнял ее изо всех сил, чувствуя, как она дрожит, и сказал, уткнувшись лицом в ее волосы, что будет очень, очень рад этому свитеру.
— О господи, надеюсь, он придется тебе впору. Носи, носи его на здоровье, ладно?
И она побежала назад к дому и там обернулась и помахала ему рукой, а другой при этом быстро вытерла сначала один глаз, потом второй.
Он смотрел на нее, пока она не скрылась в доме и пока, внезапно рассеяв тьму, не осветились высокие окна комнат. Лампы все зажигались и зажигались, комната за комнатой, и Салли уходила все дальше вглубь дома, который всегда любила и, наверно, всегда будет любить. И сейчас, в первый раз и как минимум еще на некоторое время, он принадлежал ей одной.
