Решив, что с моего позвоночника хватит деформации, я сбросил матрас на пол и обложился плюшевыми медведями. Из этой берлоги я позвонил в Луизиану.
— Эй, Поль, упади, что я делаю. — Джейк имел в виду «угадай», понял я, но угадывать не было сил. — Принимаю кофе в ресторане, который мы посетили вместе. Где у людей не было десен.
— Не было зубов? — Да, конечно, я помнил это место. Забегаловка для водителей грузовиков неподалеку от Миссисипи, где на голове у каждого пожизненно была прикреплена бейсбольная кепка, а в самом ухоженном рту зубов хватало на пол-улыбки.
— Я приносу… нет, я принисил… как правильно сказать?
— Принес? — предположил я.
— Да. Я принос сюда моих студиентов для наблюдения за жизненным правдоподобием их региона, чтобы вдохновить их пози. Мы пишем некоторые об этом ресторане. На фринчужном языке, ясное дело.
— Я как раз по этому поводу тебе и звоню, Джейк. Насчет твоей пози.
— Моей пози? — В его голосе сквозило подозрение. В прошлом я не всегда относился к его стихам с большим уважением.
— Да. У меня есть идея, где ты можешь получить свой грант.
— Да? Ты речался? Встренулся?
— Встречался, — подсказал я, вспомнив, что именно мне предстоит платить за роуминг.
— Да. Ты завстренулся с министром франкофонии?
— Нет, но отец Валери работает в Министерстве иностранных дел, и я собираюсь с ним переговорить. У меня есть большие надежды, что он сможет тебе помочь.
— Во, жениаль! — сказал Джейк. — Ты хочешь, чтобы я пису… писаю?
— Написал?
— Да, черт побери, чтобы я написал ему емель? Послал свою пози?
— Нет! — Испугавшись, что он так и поступит, я объяснил, что в электронном письме не было необходимости.
— Хочешь послушать нашу пози? — предложил Джейк.
— Нет, спасибо. Мне нужно идти, — проговорил я. Достаточно того, что придется провести ночь на горе пыльных медведей, не хватало еще, чтобы мне снились кошмары.
4
Утром у моей двери, уткнувшись сопливым носом в ногу Сикстин, рыдал светловолосый мальчик. Сикстин смеялась и уговаривала малыша перестать плакать. На ней была пижама, которую она носила, по всей видимости, лет с тринадцати. За прошедшие пять лет девушка слегка подросла, и мягкая розовая маечка доходила ей только до пупка. Штаны были коротки и сидели в обтяжку, опасно низко спускаясь на бедрах. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не глазеть на это. Я боялся кошмаров, но прекрасная реальность оказалась еще хуже. И опаснее к тому же.
— Он ревнует, — сказала Сикстин. — Обычно он спит в этой комнате со всеми медведями. Но в этот раз ему пришлось спать со мной. — Слишком мал, чтобы оценить свою удачу, подумал я. — Пойдемте, время завтрака. Вам нужно поторопиться.
На то, чтобы собраться с силами и одеться, ушло минут десять. Спросить, где сервирован завтрак, было не у кого. Спустившись вниз я увидел в отдалении Валери с банкой джема в руках (на нем тоже была маломерная пижама) и Бабулю, одетую в бесформенный халат и сандалии на пробковой подошве. Картинка была еще та: Валери стоял съежившись, а Бабуля, при ее маленьком росте, казалось, нависала над ним.
Я снова поднялся на пару ступенек, чтобы остаться незамеченным, и стал прислушиваться к их разговору.
— Где ты с ней познакомился? — спросила Бабуля, явно подразумевая Элоди.
— Я же тебе уже говорил — когда брал Vélib напрокат.
— Когда делал что? — переспросила Бабуля.
Потряхивая банкой джема, Валери попытался объяснить парижскую систему велопроката. Он уже спустился с планеты под названием Кокаин, но, по всей видимости, посадка была аварийной.
— Ах, Валери… — вздохнула Бабуля. — Не знаю, что бы подумал обо всем этом твой дорогой дедушка. Прежде всего он не понял бы, почему его внук предпочитает общественный транспорт. Разве у нас нет своих машин? — Она недовольно пожевала губами. — И многие пользуются этим fétide
[88]
?
— Vélibs, Бабуля. Это сокращенное от vélos libres
[89]
. Любой может сесть и…
— Как отвратительно! — перебила его Бабуля. — Велосипеды, да еще в общем пользовании! А ведь твои предки работали день и ночь, чтобы ни у кого из членов семьи не было необходимости пользоваться транспортом для бедных. Не меньше четырех колес — так всегда говорил твой дед!
— А яхта, Бабуля? У нее вообще колес нет.
Это был жалкий аргумент, и Валери понял, что сморозил глупость.
Бабуля ответила ему взглядом, который потопил бы целый броненосец:
— Хоть Валери и рифмуется с repartie
[90]
, не забывай, что есть еще одна рифма — appauvri.
На этом она с королевским достоинством удалилась, оставив внука примерно с таким же выражением лица, как у расстрелянного святого на картине.
Я подошел его поддержать.
— Что значит appauvri? — спросил я.
— Бедный. Очень бедный, — простонал он.
— Да, в этом нет ничего хорошего. Кстати, мне нужно еще кое-что с тобой обсудить, если ты не хочешь оказаться не только бедным, но и за решеткой.
— Что? — Он изобразил святую невинность.
Я близко наклонился к нему:
— Не езди в Сен-Тропе за кокаином. Полиция настороже. Тебя поймают.
Валери открыл было рот, чтобы ответить.
— Послушай англичанина, Валери. Он впервые говорит что-то разумное.
Это произнесла чертова Бабуля, которая вдруг возникла у нас за спиной. Видимо, на ее сандалиях стояли глушители, потому что мы оба не услышали ее приближения.
— Идемте к столу, — сказала она, — нам нужен этот джем.
Вся семья Боннпуаров собралась за столом в пижамах и ночнушках. Надо сказать, это их молодило. Бабу, Даду и пресс-секретарь Людивин были похожи на морщинистых студентов. Поколение Валери смахивало на подростков, а подростки выглядели так, будто, позавтракав, отправятся играть в куклы.
Комната была оформлена в деревенском стиле. На светло-желтых стенах висели разнокалиберные семейные фотографии. Длинный стол был заставлен горшочками, кувшинами и мисками, пахло кофе и горячим шоколадом. Закончив есть, одни Боннпуары уходили, чтобы освободить место следующим. Мы с Валери уселись на стулья, согретые тощими задницами мальчиков-гитлерюгенд.
— Ты ведь будешь на мессе, не так ли, Валери? — спросила Му-Му с противоположной стороны стола. Если наряд с длинными рукавами и высоким воротником служил ей ночной рубашкой, удивительно, что у нее вообще были дети.
