БЛАГИЕ НАМЕРЕНИЯ МЫШЕЙ И ЛЮДЕЙ
[95]
МАРСЕЛЬ
1
Как ни досадно признавать это, но многие известные на весь мир песни берут свое начало из французского шансона. «Му Way»
[96]
Фрэнка Синатры мало чем отличается от «Comme d’Habitude»
[97]
в исполнении Клода Франсуа, который без труда победил бы на конкурсе тех, чей голос наименее похож на голос Синатры. А песня, известная нам, англичанам, как «If You Go Away»
[98]
, — перепев «Ne Me Quitte Pas»
[99]
Жака Бреля.
Про «Мой путь» я знал и до этого, а вот про «Если ты уйдешь» меня просветила М., когда мы были в Коллиуре. Мы как раз закончили свои эротические игрища в ванной, и она нашла в гостиничном телевизоре канал с клипами. Слушая «Не оставляй меня», я похвалил перевод с английского. Особенно мне понравилось, что французский певец добавляет лишний слог к слову «оставляй», чтобы уложиться в ритм.
Убедившись, что я не шучу, М. объяснила, что эта песня — оригинальная версия, и специально для меня перевела слова.
— Все начинается очень поэтично, — сказала она. — Если его любимая согласится не оставлять его, он обещает подарить ей жемчужины дождя из стран, где никогда не идет дождь. Он говорит, что создаст для нее новую страну, где любовь будет королем, а она королевой.
Я кивнул.
— Но потом он впадает в отчаяние, — продолжила М. — Он обещает рассказать ей историю о короле, который умер, потому что никогда не встретил ее, а это уже полная глупость. В конце он стоит на коленях, говоря, что для него будет счастьем просто быть рядом с ней, тенью ее тени, тенью ее собаки.
— Тенью ее собаки? — Я не мог в это поверить. — Исполнитель не очень-то походил на страстного любовника.
— Да, ты прав, — согласилась она. — Типичный француз заявил бы: ну и вали куда подальше, все равно я давно уже сплю с твоей лучшей подругой.
Потом она объяснила, почему эта песня такая нетипичная. Жак Брель был вовсе не французом, а бельгийцем «с самодеструктивной комбинацией французской поэтики и фламанской неуверенности в себе».
Теперь, неделю спустя, я мысленно возвращался к этому разговору в Коллиуре. Я только что позвонил М. и сообщил ей, что возвращаюсь обратно в Бендор. Она все еще была обижена на меня за то, что я велел ей не приезжать в Сен-Тропе, и отреагировала без особой радости.
Проблема в том, что во мне не было ни капли бельгийской крови. Так что очень сомневаюсь, что сумею уговорить М. не покидать меня.
На утро в понедельник, после драматических событий в бастиде, Элоди разбудила меня заявлением, что я должен отвезти ее как можно ближе к Марселю. Там она собиралась сесть на скоростной поезд до Парижа.
— По дороге поговорим, — сказала она.
Большинство Боннпуаров разъехались либо ночью, либо на рассвете, так что завтрак прошел в интимной обстановке. Бабуля была в сносном расположении духа, но чувствовалось, что гости ей надоели до чертиков.
Валери и Элоди долго прощались, как и положено влюбленным. Я отошел в сторону, чтобы не мешать им. Валери оставался, вероятно, чтобы решить вопросы, связанные со свадьбой.
Наконец они оторвались друг от друга, и мы с Элоди выехали на прибрежное шоссе. Чувство было такое, что мы в одном из фильмов шестидесятых годов, когда юг Франции подавался как самое шикарное место на Земле.
Конечно, в подобных фильмах спортивная машина с открытым верхом беспрепятственно летит вперед, обгоняя лишь «роллс-ройсы» и смешные малолитражки наподобие «Ситроен 2CV». В реальности же мы с Элоди встали в пробке за немецким трейлером километрах в пяти от бастиды. Пробка двигалась еле-еле. При желании можно было пересчитать все камушки на обочине. В конце концов Элоди не выдержала и ударила кулаком по рулю, вызвав протяжной гудок.
— Connards! — заорала она. — Придурки!
Я рассмеялся, но она зло велела мне заткнуться.
— Что с тобой такое? — спросил я. — Ничего не понимаю. Бабуля дала согласие на свадьбу, а ты не в настроении. Ты же не ожидала, такого исхода. Но вообще я тебе не завидую. Боюсь, тебе придется дорасти до их уровня высокомерия. Ты ведь не надеешься, что они спустятся с небес? Такие люди живут исключительно на большой высоте. Как орлы-стервятники.
— Ты круглым счетом ничего не понимаешь во Франции, — огрызнулась Элоди. — Неужели ты не заметил, что они все еще не принимают меня? Старая карга по-прежнему обращается ко мне на «вы».
— Разве это не символизирует уважение?
— Не в этом случае, дурачье. Если бы она считала меня равной Валери, то говорила бы «ты». Тогда, возможно, некоторые из родственников Валери тоже начали бы обращаться ко мне на «ты». А я, может быть, смогла бы и им говорить «ты». Но уж, конечно, не Му-Му. Фу!
Мы проехали сквозь труднопроизносимый город, напоминавший о супе, но даже это не вызвало у Элоди улыбки, и последующие несколько километров она провела в полном молчании, нарушив его, лишь когда вереница машин снова встала.
— Merde, — выругалась она. — Обязательно было выбрать самую дурацкую дорогу? Почему ты не поехал по автостраде?
— А почему ты не попросила Бабу тебя подбросить? — проворчал я в ответ.
— Этот бастард!
— Ты хотела сказать: бастид, — пошутил я, и тучи наконец-то разошлись.
— Прости, что разозлилась на тебя, Пол, — сказала Элоди. — Это все потому, что есть кое-что, о чем ты не знаешь. Я пообещала Валери ничего тебе не рассказывать, но придется. По поводу даты свадьбы. Это на самом деле важно. Очень важно. И старая стерва об этом знает.
Я продолжил езду, переключая скорости каждые двадцать ярдов, и она рассказала мне, в чем дело.
— Видишь ли, Валери узнал, что существует некий договор. Ему об этом рассказала одна из его теток — жена Мими. Она в меньшей степени верна семье, потому что не урожденная Боннпуар. Она из…
— Договор? — напомнил я, пока моя подруга не отвлеклась окончательно.
— Да. Валери должен жениться до своего тридцатилетия. В случае если этого не произойдет, его часть donation — это дар, который делается с тем, чтобы избежать налогов…
— По-моему, это называется прижизненная дарственная.
— Так вот, его часть дарственной, отписанная дедушкой, вернется к Бабуле. Дедушка умер десять лет назад, и Бабуля отказывается что-либо раздавать. Она хочет владеть всем. Когда она умрет, это будет полное merde fiscale — налоговая задница.
