Питер понял, едва переступив порог заведения — явно бывшего магазина, переделанного в ресторан без особых вложений средств или фантазии. В передней части располагались хлипкие столики на четверых, застеленные очень чистыми красно-белыми клетчатыми скатертями; в центре каждого выстроились бутылочки с соусами и горчицей. На тарелках для хлеба лежали длинные хлебные палочки или крекеры в прозрачных пластиковых обертках с красными полосками. Пухленький усатый официант в клетчатой тужурке подавал четверке молодых людей вполне британские на вид мясо и овощи. Официант говорил громко и ставил тарелки нарочито широким движением. Парочки сидели молча и робко, словно на первом свидании, и Питер сразу почувствовал себя стопятидесятилетним стариком. Заметив, что Рианнон за ним наблюдает, он улыбнулся и весело кивнул.
Они торопливо прошли мимо еще одного толстяка с усами и в примечательной тужурке, смахивающей на укороченный халат. Энергично жестикулируя, толстяк объявил, что он владелец заведения в целом и итальянского ресторана в частности и весьма галантно поприветствовал Рианнон, разве только руку не поцеловал. Если он был не итальянцем по крови (хотя в данной части Южного Уэльса и в данной области ресторанного дела это бы никого не удивило), значит — валлийцем, усиленно строящим из себя итальянца. К Питеру он обратился в несколько другой, более торжественной манере, вполне подходящей для встречи сенатора или всемирно известного оперного тенора. «Марио» (или Марио без кавычек, что еще вероятнее) провел их через штору из блестящих разноцветных висюлек в заднее помещение ресторана. Там, в комнате, похожей на столовую в старомодном пансионе, несколько скромно одетых людей среднего возраста пили что-то красноватое и желтоватое из бокалов с сахарным ободком по краю или стаканов с соломинками и бумажными зонтиками. Рианнон и Питер сели за ореховый столик на витых ножках, на котором как раз поместились напитки: белое вино для нее и диетический тоник для него — последние два-три бокала, которые он выпил в клубе, были явно лишние.
— Не слишком ужасно, как ты думаешь? — прошептала Рианнон.
— Говори громче, если хочешь, чтобы я тебя понял: со слухом все хуже и хуже. Да нет, ничего. Я могу пить и в сарае, лишь бы музыки не было.
На самом деле он впервые подумал, что музыка сейчас бы не помешала — заглушила бы молчание. Оно не мешало им в такси, но там был водитель, а при нем говорить не хотелось. Питер уже чувствовал, что не заговорит никогда, но тут мудро вспомнил, что все матери, за исключением Мюриэль, любят говорить о детях и одобряют отцов, готовых поддержать эту тему. Поэтому он начал рассказывать об Уильяме, попутно углубляясь в детали о домах, жилых районах и тому подобном. Рианнон в ответ что-то рассказала о Розмари. Стали обсуждать сегодняшний прием, и она заметила особым, слегка небрежным, тоном:
— Вроде бы Уильяму понравилась Розмари, как по-твоему? Он не отходил от нее весь вечер.
— Она и мне понравилась, — сказал Питер, ничуть не кривя душой. От едва уловимого сходства Розмари с молодой Рианнон у него перехватило дыхание, чего он, признаться, не ожидал. — Она такая, такая…
— Я говорила, что она собирается стать адвокатом? Хочет выступать в суде. За словом она никогда в карман не лезла. Вся в Алуна. — Рианнон исподтишка бросила оценивающий взгляд на Питера, видимо, надеясь, что тот не заметит. — У твоего Уильяма есть девушка?
— Честно говоря, даже не знаю. Думаю, сейчас нет. Хотя раньше были.
— А у Розмари были парни. Я говорю «были» — мне так кажется.
— Я сам могу только предполагать насчет Уильяма. Он совершенно нормальный, здоровый, интересуется девушками. Еще ему тридцать. Вот, собственно, и все.
— Да, а еще он по-хорошему уверен в себе. Думаю, этого вполне достаточно. Ну, для жизни. С твоей точки зрения.
— Наверное. — Питер продолжил, прочти не раздумывая: — Я почему-то уверен, что мой старик знал обо мне гораздо больше, чем я о своем сыне.
— Вряд ли. Даже если и так, думаю, проку было столько же. Конечно, волей-неволей сравниваешь, я тоже ловлю себя на этом. Хотя сейчас все намного лучше. Гораздо лучше, чем раньше.
— Вы с Розмари, наверное, очень близки? — спросил Питер. Дурацкий вопрос, подумал он и добавил, чтобы исправить положение: — Говорят, что матери и дочери легче находят общий язык.
— Ну, она о себе много не говорит — так, иногда скажет пару слов.
— И потому ты считаешь, что сейчас все стало лучше?
— М-м… Да.
Оба замолчали. Питер не совсем понимал, куда ведет их разговор, но то, что Рианнон завела его неспроста, было ясно по ее слегка поджатым губам — Питер и раньше видел у нее это выражение. Вдруг он заметил, что она взглядом показывает на сидящую по соседству компанию, у которой, по мнению Питера, не было ни желания, ни возможности подслушать их разговор. «О Господи, это все Уэльс!» — понял вдруг Питер: тридцать лет живешь в Лондоне, а как только дело доходит до определенных вещей, по-прежнему смущаешься в присутствии посторонних. Он улыбнулся; Рианнон посмотрела на него в легком замешательстве и улыбнулась в ответ.
Тут к компании торопливо подбежал жизнерадостный толстяк и торжественно возвестил:
— Стол готов, можете занять, когда захотите!
Короткая фраза прозвучала так, будто бы в ней было слогов тридцать, не меньше. Компания покорно встала и направилась в обеденный зал.
За несколько секунд заминки Рианнон, видимо, решилась продолжить начатый разговор. Она подождала, пока соседи уйдут, и сказала:
— Кстати, о сравнениях. Я имею в виду, что у них, молодых, судя по всему, нет тех ужасных правил, которым приходилось следовать нам. Не стану утверждать, что они занимаются, ну ты понимаешь, этим больше или меньше, или лучше или хуже, когда у них доходит до этого, но они обходятся без той рутины, которую мы должны были исполнять каждый раз. Порой вспоминаю и сама себе не верю. Словно следовали инструкции. Боже правый, но это и была инструкция! Стадия первая — позволяешь себя обнять, вторая — поцелуи, третья — больше поцелуев, четвертая — разрешаешь положить руку на грудь, пятая — то же самое, только рука под кофточкой, и, наконец, шестая, по-настоящему серьезная, еще не все полностью, но почти. И заметь, одно свидание — одна стадия, не больше. Как те пляски, которыми африканские племена надеются вызвать дождь. Только это длилось гораздо дольше — по нескольку месяцев. И до серьезного обычно не доходило. Одни и те же правила для всех, и никаких исключений. Или я преувеличиваю, как ты думаешь?
— Нисколько, — ответил Питер, который вдруг почувствовал, что, оказывается, ничего не забыл. — И еще существовала целая куча советов, как обойти эти правила.
— Да, а у нас были свои способы, чтобы не позволить их обойти. Фу! Может, это классовый предрассудок?
— Не знаю.
— Ну, про аристократок не скажу, а у нас в «Брук-Холле» были девушки из деревни — помнишь? — точно такие же. Или хуже, во всяком случае, некоторые. Более циничные. Конечно, я преувеличиваю, потому что все было не так просто. Но в целом — примерно так. Помню, я сперва думала, что это типично для валлийцев, из-за религиозности, а потом поняла, что англичане такие же. Тогда я решила, что это британская черта. Французы наверняка другие. Про ирландцев не знаю. Ну и наконец я прочла того американского писателя, помнишь? Что-то на «о»? Чарли им зачитывался. Там еще где-то была Сахара.
