Она сказала это, не глядя на Ричарда, таким тоном, что можно было предположить, что фотография понравилась ей необычностью ракурса или тем, как отчетливо видны полоски на галстуке. Хотя она еще ни разу до него не дотронулась, если не считать робких попыток похлопать его по груди и по руке для пущей убедительности, он не мог отделаться от мысли, что Анна Данилова подспудно пускает в ход свои женские чары. Потом она вернулась к разговору:
– Я тогда увидела фотографию и подумала, какой вы славный и достойный доверия человек.
– Спасибо на добром слове, правда, я не помню, что там была за фотография. Наверное, старая, уж всяко до 1980 года.
– Да, я тоже так подумала, когда вас увидела. – На сей раз она продолжала без всякой паузы: – Вы ведь не читали моих стихов, нет?
– Нет.
– В них ничего примечательного. Я уверена, вам бы они не понравились. Кое-что один канадец, Анатолий Мак-Киннон, недавно перевел на английский. Мои друзья говорят, он хороший переводчик.
– Он действительно хороший переводчик А почему вы не попросите его вам помочь?
– Черта лысого он поможет. Он живет в Германии. Есть и другие причины. Он говорил, что собирается послать вам экземпляр книги, но, наверное, она до вас не дошла. Называется «Отражения в русском зеркале». – Последние слова она произнесла на своем очень топорном английском, – Это издатель придумал, не он и не я.
В голове у Ричарда шелохнулось, вернее, зашебуршилось смутное воспоминание, оставив его почти что в твердой уверенности, что книгу с таким названием действительно приносили к нему на работу, и теперь она лежит где-то нераскрытая.
– Я найду ее, – пообещал он. Беспричинное замешательство, которое он при этом испытал, внесло в голос повелительные нотки.
– Боюсь, вы об этом пожалеете.
– Ну, это вряд ли.
– Если верить вашей книге, вы тонкий ценитель поэзии.
– Это правда. В детстве я мечтал стать поэтом, еще до того, как понял, что это значит – быть поэтом. В юности выяснилось, что поэтического дара у меня нет, но я по-прежнему считаю поэзию высшим призванием. Знакомство с произведениями некоторых русских поэтов только укрепило меня в этой мысли.
– Боюсь, знакомство с произведениями данного конкретного русского поэта не укрепит. А если укрепит, для меня это будет приятным сюрпризом.
– Поживем – увидим.
Замешательство, возникшее у Ричарда в тот момент, когда разговор коснулся стихов его спутницы, все возрастало. Его тревожило, что он почти что согласился ей помочь, но в чем именно – не имел ни малейшего понятия. Он осознал, что его влечет к Анне Даниловой, практически в тот же момент, когда распознал в ней угрозу стройности своих убеждений и размеренности своей жизни. Впрочем, пожалуй, самое время подвергнуть их испытанию, проверке на прочность.
– Выпейте еще бренди, – предложил он в порядке эксперимента.
Она помедлила, потом качнула головой.
– Правда не хотите?
– Нет, спасибо. Я, может быть, дома еще выпью перед сном.
Он подумал, что осведомляться о том, сколько и что именно, будет несколько самонадеянно, поэтому просто попросил счет.
Улица была так же запружена, так же ярко и разнообразно освещена, как и раньше. Вскоре Ричард заметил на противоположной стороне такси и подозвал его. Водитель отреагировал сразу же, но у него ушло некоторое время, чтобы развернуться и подъехать поближе. Ричард обратился к Анне:
– Э-э… могу я вас попросить не разговаривать при таксисте по-русски?
– Это еще почему?
– Он потом станет слушать каждое слово.
– И поймет хоть одно?
– Конечно нет, не в этом дело. Он поймет, что мы говорим по-русски.
– В этой стране что, нельзя говорить по-русски? Он донесет в Скотленд-Ярд?
– Да нет, – проговорил Ричард, и сам чувствуя где-то логический прокол. – Просто он будет болтать с нами всю дорогу – откуда вы, надолго ли здесь и все такое.
– По-русски?
– По-английски. Мне придется говорить с ним по-английски.
– А разве нельзя попросить его помолчать? И потом, мне казалось, лондонские таксисты очень интересные типы.
– Ничего интересного, уверяю вас – Такси подкатило, и Ричард с облегчением схватился за ручку задней двери. – Залезайте, ладно?
– Прошу вашей светлости прощения, – выговорила Анна на своем английском. – О'кей?
Ричард – он все еще стоял на тротуаре, так что таксист мог его слышать, – забыл о собственном запрете и обратился к ней по-русски:
– Заткнитесь, ладно, Анна? Заткнитесь, и все.
Она зажала рот одной рукой, а другой помахала из стороны в сторону, будто что-то стирая.
– Господи, ну почему вы не можете вести себя нормально! – спросил он.
– Вы о чем, я всегда веду себя нормально, – отозвалась она с сиденья. – Или в вашей стране этим словом обозначают что-то особенное?
Шофер, который некоторое время таращился на Ричарда, теперь проговорил тоном усталого упрека, в котором не чувствовалось ни тени мужской солидарности:
– Слушайте, сэр, если вы хоть малость знаете по-нашенскому, не могли бы вы просветить меня, куда вам ехать? Потому как в таком случае я попробую вас туда отвезти. При условии, конечно, что вы уловили мой намек.
– Да, разумеется. – Ричард окончательно сдался. – Куда-то на юго-запад. Точный адрес я вам скажу через минуту.
– Когда вам будет удобно, сэр.
Глава четвертая
На следующий день Ричард с утра пораньше оказался в своем рабочем кабинете, не затем, чтобы поработать, но в надежде отыскать, если получится, хоть одно стихотворение Анны Даниловой. Прежде чем приняться за поиски всерьез, он вышел из кабинета и заглянул в тот уголок прихожей, где держал всякий «хлам, скорей бессмысленный, чем нет», – приблудные книги и журналы, непригодные для комиссионки, которые тем не менее жалко было выбросить. Тут многие годы копились официальные и неофициальные публикации из России, Восточной Европы, Центральной Европы, эмигрантская периодика со всей остальной Европы и из Америки.
Счастливый случай или неосознанное воспоминание почти сразу дали ему в руки тоненькую книжечку, отпечатанную кириллицей, без указания места публикации, но присланную, сколько он помнил, из Вены. Почти в самом начале оказался список авторов, в котором значилась и Анна Данилова, однако содержания он так и не обнаружил. Плохо сознавая, что ищет, чего ждет или боится, он принялся нетерпеливо пробегать глазами текст. Все-таки ее тут нет. Впрочем, есть одно короткое стихотворение, всего одно и слишком короткое, чтобы он мог утверждать, хорошо оно или плохо, очень личное послание неизвестному мужчине, настолько личное и до такой степени послание, что, не зная предыстории, понять можно было разве что самую общую мысль. По крайней мере, Ричард понял или разобрал только это. Он напомнил себе, что это один из приемов, к которым прибегали при тоталитаризме, – пользоваться поэзией для передачи тайных сигналов, а не только для того, чтобы… не обязательно для того… или вместо того…
