– Да, этого мне очень хочется.
Она улыбнулась:
– А ты здорово умеешь отмалчиваться. Я думала, здесь этому не учат, а? Выходит, учат.
Глава шестая
В гостиной у Корделии, у высокого и узкого окна возле двери, стоял антикварный столик, сиречь столик, немного побитый временем, но вознагражденный за это темным колером и отменной полировкой. Корделия обычно говорила, что это столик эпохи Вильгельма IV, иногда сбиваясь и выговаривая «Вильгельма и Марии», – возможно, имея в виду некую малоизвестную морганатическую шалость Короля-мореплавателя.
[2]
В любом случае она, Корделия, обожала такие очаровательные вещички, к какой бы эпохе они ни относились. Иногда она говорила, что это единственная роскошь, которую она может себе позволить.
Значительную часть столешницы занимала большая, наполовину сложенная головоломка. Когда все части встанут на свое место или задача будет признана неразрешимой, головоломка будет рассыпана, засунута обратно в коробку и вручена поденщице, чтобы та ее кому-нибудь отдала, а на столике появится новая. Столик совершенно не случайно был поставлен при входе – хозяйка шуточным предупреждением или немым неодобрением удерживала здесь всех входящих, пока они не добавят хотя бы один кусочек к готовому фрагменту. Процедура могла затянуться на минуту-другую, потому что Корделия, разумеется, сама складывала все интересные и незамысловатые части, оставляя гостям небеса и водную гладь.
Рядом с головоломкой стояла шахматная доска – судя по положению фигур, игра была примерно в середине. Фигурки, выточенные на станке из какого-то плебейского дерева году примерно в шестидесятом, не могли тягаться с остальными предметами обстановки, однако безошибочно наводили на нужную мысль. Эти старые Ричардовы шахматы уже давно не использовались для нормальной игры, однако до недавнего времени Корделия расставляла на доске шахматные задачи из «Ивнинг стандарт» или из специального сборника, который держала под рукой для этой цели. Решить задачу ей удавалось редко, вернее, не удавалось никогда, но шахматы со стола не исчезали. С ними соседствовал свежий номер «Тайме», свернутый таким образом, чтобы выставить на обозрение кроссворд – еще один намек на интеллектуальные занятия, – и приходящие гости иногда брали его в руки, хотя вид анаграммы из четырнадцати букв, из которых угадана была лишь пара гласных, обычно заставлял их тут же положить его на место. Впрочем, в конце концов, должна же паскудная газета где-то лежать, как однажды сформулировал это про себя Ричард.
Большую часть дня Корделия проводила не в гостиной, а в своем кабинете на втором этаже. Она сидела лицом к окну за своим рабочим столом, вернее, за письменным столом из совершенно определенной породы дерева, относящимся к совершенно определенному царствованию. За окном – кстати, единственным в доме, которое можно было открыть и закрыть без всякого усилия, – она видела просторы парка, усеянного человеческими фигурками. Случалось, она вдруг начинала пристально следить за передвижениями той или иной фигурки, иногда даже с улыбкой, однако интерес ее угасал так же быстро, как если бы она следила за рыбкой в аквариуме. У нее была привычка бормотать себе под нос, когда она оставалась одна или на чем-то сосредоточивалась; бормотание состояло из пояснений к тому, что она делает, или соображений о том, что станет делать в ближайшее время.
Прямо перед ней были аккуратно разложены и расставлены ежедневник, записная книжка с телефонами, телефонный аппарат, снабженный всеми новейшими выдумками, и картонная доска, к которой крепились всякие нужные бумаги, вроде открыток, проспектов, писем, страничек из блокнота. Больше, как и обычно, ничего. Годфри в свое время обратил внимание Криспина на эту относительную пустоту, заметив, что у деятельных людей на столе всегда чисто, а Криспин ответил, что любопытным образом тот же самый принцип действует и в противоположном случае, а Годфри, судя по всему, не понял, – как, впрочем, и Ричард, который, когда настал его черед, притворился, что не слышит.
Бормоча себе под нос и хмуря брови, Корделия отыскала в записной книжке телефон, поразглядывала его с сокрушенным видом, а потом одну за другой придавила нужные кнопки кончиком полупрозрачной ручки – это было не так удобно, как пальцем, зато выглядело куда более профессионально, по-деловому. Когда после шести-семи гудков затребованный персонаж не откликнулся, она дала отбой, – это был ее коронный жест. Она набрала еще два номера, с тем же самым результатом, заставив в общей сложности двоих своих знакомых замереть на полном ходу, с рукой, протянутой с двухметрового расстояния к внезапно умолкшему аппарату. Первый знакомый, который примчался из уборной, натягивая на плечи подтяжки, проревел: «Опять эта сука Корделия! Чтоб ей сдохнуть!», вторая знакомая, дама за сорок, которую звонок оторвал от кухни и от приготовления сметанного соуса, только улыбнулась, возвела очи горе и проговорила: «Слава Богу, на свете только одна Корделия», на что ее супруг хмыкнул: «Ты в этом уверена?» Впрочем, хмыкнул он, так и не вынырнув из-под «Дейли телеграф».
На четвертой попытке трубку подняли так стремительно, словно абонентка специально дожидалась у телефона, – нельзя исключить, что так оно и было. – Здравствуй, милочка, – проговорила Корделия жизнерадостным голосом. – Послушай-ка… – На несколько секунд повисла пауза. – Ты заглянешь ко мне сегодня? Что? Ну конечно, заглянешь. Милочка, какие глупости, милочка, конечно, ты можешь. Послушать тебя – прямо кто-то умирает. Уй… ооу… кх… мф… пуф… гм… – Эти односложные реплики, методически вторгавшиеся в то, что пыталась сказать собеседница Корделии, видимо, в конце концов ее доконали. – Замечательно. В четыре – нет – нет – в пятнадцать минут пятого. Ох, да, милочка, по дороге сюда, я как раз подумала, может быть, ты как-нибудь сможешь захватить для меня кое-что из этого замечательного рыбного магазина на Болито-сгрит. Ну милочка, это же почти совсем по дороге. Тебе только придется… Ну, выйди немножко пораньше, подумаешь, проблема. Ну, вот и хорошо. Э-э… им сегодня должны привезти скатов, так что, пожалуйста, двух скатов, средненьких, так по фунту каждый. Что? Нет, боюсь, что не помню, но это практически единственный рыбный магазин на всей улице. Третья или четвертая дверь от этого ресторанчика, или кафе, или чего-то там такого. Да, правильно. Увидимся… Милочка! Черт тебя дери, – проговорила Корделия и в свою очередь повесила трубку.
Она поставила галочку на какой-то бумажке, и тут зазвонил телефон.
– Да, слушаю.
После некоторого колебания мужской голос осведомился:
– Служба доставки, да, пожалуйста? Голос был невыразимо плебейский.
– Простите, боюсь, по этому номеру нет ничего даже отдаленно похожего.
