– Это связано с ее планом насчет петиции или чего-то в таком роде?
– Отчасти, или, может, свяжется потом. Еще ей приходится навещать родственников. В местах вроде Уотфорда.
– Ты говорил про официальное заявление, будто она – один из величайших поэтов нашего времени. Я мог про нее слышать? Она действительно очень талантлива? Что ты сам думаешь?
Ричард, в принципе, не исключал возможности, что ему придется отвечать на этот вопрос.
– Видишь ли, ее стихи не вполне в моем вкусе. Там за последние двадцать лет, а в особенности за последние пять, появилось много новых течений, в которых я просто не успел разобраться. Однако она довольно хорошо известна для своих лет, ее высоко ценят другие поэты, ее переводят, начали издавать в Америке, понемножку узнают здесь, все такое.
– Кажется, понимаю, – проговорил Криспин после паузы. – И ты считаешь, что она хороша собой. – По его тону можно было предположить, что Ричард повсеместно известен своей эксцентричностью в оценке женской внешности.
Ричард ответил с подчеркнутой твердостью:
– Считаю. Независимо от того, что думают другие.
– И ты собираешься помочь с этим ее планом, петицией или как его там.
– Да.
– Но при этом полагаешь, что вряд ли от тебя будет толк.
– Именно.
Первый раз услышав о плане/петиции, Криспин заметно погрустнел. Сейчас вид у него стал совсем грустный.
– Выходит, ты хочешь, чтобы я помог.
– Похоже, что так. Вернее, именно так, потому что у тебя есть связи, знакомства и все такое. Да.
– О Боже. Мне придется разобраться в этом поподробнее, только не сейчас. Сейчас я хочу домой. Поехали, выпьем еще по одной. И давай-ка поскорее, там идет этот гольфовый козел, я его терпеть не могу, шевелись, нет, Господи, да шевелись же, а, мать-перемать, вляпались. Ну что ж, здравствуйте.
Представитель Криспиновых связей или знакомств, мужчина одних с ним лет, но с белокурыми волосами, преградил им путь у самой двери. В упор не замечая Ричарда, он схватил обеими руками Криспина за кисть и некоторое время стоял неподвижно, молча улыбаясь своему нынешнему блаженству и предчувствуя таковое же в будущем. Однако, когда он наконец заговорил, уста его исторгли не высшую мудрость, а южный лондонский акцент:
– Вы как, в Харпенден приедете?
– Я, в Харпенден? То есть я хотел сказать – когда?
– Семнадцатого. Это так важно, просто невероятно важно, не только для игроков, но и для зрителей, – чтобы вы, мой дорогой, вошли в команду, если только это возможно.
– Ну что ж, большое спасибо, то есть, я хотел сказать, большое спасибо, я вам сообщу.
– Простите, простите, но нам надо все решить сегодня. Прямо сейчас. А вы ведь нам обещали. Практически обещали.
– Неужели обещал? Ну, в таком случае почту за честь.
Не выказав ни малейшей радости или облегчения, белоголовый продолжал:
– Собираемся здесь, семнадцатого, в три часа. – Пауза. – Запишите, а?
Тут он подмигнул и слегка дернул головой – на короткий миг Ричард почувствовал себя одним из тех совестливых маньяков, которые время от времени просят сиделку запереть их покрепче, дабы не дать устроить погром, а то и совершить смертоубийство. При этом от него не укрылось, что гольфовый козел отпустил-таки руку Криспина, дабы предоставить тому физическую возможность записать время и число. Отдать противнику и это очко значило бы признать окончательное и бесповоротное поражение. Криспин, однако, в последний момент собрался с духом, прорвался вперед, дважды громко повторил, что все запомнит, и попрощался, не поворачивая головы и не прерывая поступательного движения. Ричард с облегчением понял, что его герой потрясен, но не сломлен, – раньше он никогда не видел его даже потрясенным. Одно он знал точно: в будущем он никогда не станет напоминать об этом эпизоде.
Двигаясь к выходу, Криспин проговорил с укором:
– Видишь? Вот так всегда. – И продолжал без паузы: – Во время этой малоприятной встречи я, кажется, принял своего рода решение. Мне нет нужды больше ничего выслушивать, я и так почти убежден, что вся эта затея с планами и петициями совершенно нелепа и неосуществима, фантазия, годная только для книжек. Меня несколько удивляет, что ты сам согласился слушать ее дольше пяти минут. Ты, человек, знающий жизнь, хотя и хуже, чем тебе представляется, и вне всяких сомнений досконально знающий Россию, практически по всем статьям куда лучше, чем я, и уж всяко из более свежих источников. Видимо, Ричард, эта девушка действительно произвела на тебя сильное впечатление. Пожалуйста, попробуй собраться с мыслями и разберись, во что ты встрял.
Эта тирада исходила от растрепанного типа в обвислом балахоне, шагающего к оживленному тамбуру с лифтами, – и посему могла бы показаться бессвязной. Но только не Ричарду. Не обращая внимания на стук и гул работающих механизмов, он проговорил:
– Я надеюсь, ты по крайней мере согласишься встретиться с ней, Криспин.
– Какой в этом смысл?
– Ну, с одной стороны, ты окажешь большую услугу старому приятелю. С другой – разве тебе не хочется на нее поглядеть? Я не прошу у тебя никаких обещаний, просто мне кажется, что ты должен услышать все это от нее самой.
– Может, и так Только не забывай, что она русская.
– На этот счет можешь не беспокоиться, даже если и захотел бы забыть, не выйдет.
– А я – чех. И позволь напомнить тебе, как, в нашем понимании, было дело: нацисты пришли и ушли, а русские пришли и остались на сорок лет.
– Не спросив Анниного мнения.
– Разумеется. И все равно эта мысль подавляет мои природные человеколюбивые инстинкты.
Они вышли на улицу. Темно-синий «БМВ» Криспина, управляемый шофером из Уганды, подкатил к тротуару, они сели и двинулись в путь. В следующий миг Криспин спросил без видимого интереса:
– Анна Данилова. Это еврейская фамилия?
Ричард поерзал на синей вельветовой обивке сиденья.
– Может быть. Почему ты спрашиваешь?
– Как же ты не понимаешь, насколько это важно. Любой еврей тебе скажет, что евреи – не такие, как все люди. Меня эта мысль не раз выручала.
– Вот как?
– Именно так, Ричард. Даже если ты твердо убежден, что всякое высказывание нееврея по поводу евреев обязательно есть проявление антисемитизма. Очень многие именно так и считают.
– Кстати, ты напомнил мне, что она, кажется, говорила о своем дядюшке, который то ли стал священником, то ли пытался им стать.
– Значит, еврейство исключается. Хорошо, Ричард. Вернемся к Анне. Мое желание взглянуть на нее обостряется с каждой минутой. Итак, долой благоразумие – я встречусь с ней. В кои-то веки у меня есть верный способ прошибить твою природную скрытность. А что, если мы прямо сейчас заедем за ней в этот ее пансион, или приют, или как он там называется?
