– Да, Годфри, Ричард как раз говорил мне, что Корделия теперь гораздо, гораздо лучше.
Годфри принял удар как настоящий профи, почти что не выпучил глаза и «Перье» из своего бокала расплескал разве что чуточку. Ричард поспешил ему на выручку, осведомившись, как поживают (да-да) Нэнси и дети. Как и Корделия, они поживают совсем неплохо, чего там говорить. Все остальные тоже.
От того, что все поживают хорошо, Фредди почувствовала себя неловко. Она в ускоренном темпе принялась переводить взгляд с одного на другого, что возымело по крайней мере один эффект – оба заговорили еще быстрее. Наконец, предупредив гримасой на несколько удлиненном лице, что сейчас что-то будет, она выпалила:
– Так замечательно видеть, как вы, ребята, друг с другом ладите. Сколько я знаю, вы встречаетесь-то раз в пять лет, а вот поди-ка, стоите тут и чешете языками почем зря. Просто здорово.
Ребята лишний раз доказали свое единодушие, одновременно замолкнув.
– Просто восхитительно, особенно если подумать, какие вы разные люди. Один – такой чувствительный и одухотворенный, другой – такой интеллектуальный и волевой.
Ричарду захотелось спросить, чего она в последнее время начиталась, но он промолчал. Годфри осведомился, неожиданно резким тоном:
– И который из этих двоих – я?
– Что значит – который, ты ведь человек искусства, верно?
– В таком случае боюсь, я не понимаю, о чем ты.
– Ну, в глубине души у вас должно быть очень много общего, вы ведь были женаты на одной и той же женщине.
У Годфри слегка отвисла челюсть, он заморгал.
– Все это, должно быть, очень странно, – с ученым видом продолжала Фредди, – хотя, наверное, все началось так много лет назад, что вы оба почти или совсем забыли, как все было, или, по крайней мере, принимаете за данность… Но иногда…
– Если не возражаешь, я тебя перебью, – проговорил Годфри с отрывистым кивком и подкрепил его каким-то выразительным жестом с участием очков – то ли снял их, то ли надел. В продолжение дальнейшего монолога голос его раз или два дрогнул, я Ричард подумал про себя, чего такого могла еще раньше наговорить ему Фредди. Еще он подумал, есть ли такая сила на земле, которая сможет примирить Фредди с существованием Корделии, с ее манерами замужествами я прочими фактами биографии, кроме как ее, Фреддина, смерть.
– К твоему сведению, – голосом, лишенным всякой колкости, говорил Годфри, – и я так полагаю, для Ричарда это не будет открытием, я, во-первых, ни почти, ни совсем не забыл своего брака с Корделией и не принимаю его за данность, а кроме того, я ни почти, ни совсем не забыл, что теперь женат на ней он и также не принимаю этого за данность. А вот в чем я уверен на все сто процентов, и, думаю, Ричард уверен тоже… так это в том, что я не желаю никогда и ни под каким видом обсуждать все это в разговоре с третьим лицом, по какой-либо причине или без всякой причины, по поводу и без повода. Сейчас или когда бы то ни было. Дошло до тебя, Фредди? – закончил он мягко.
Она уловила общее направление его мысли и ответила скомканным, деланным извинением и словами вроде: она не хотела, не имела понятия, и вообще. Ричард же понял, что тирада Годфри, в профилактических целях, адресована и ему. Он дал Фредди договорить, а потом поинтересовался:
– А где вы с Нэнси теперь живете?
Годфри улыбнулся.
– Возле Парсонз-грин. Хорошо бы вам как-нибудь выбраться туда и посмотреть на наш новый дом, дружище. После того как мы убедим строителей, что они сделали для нас все, что могли.
В этих словах прозвучало искреннее радушие, но Ричард знал, что этот визит никогда не состоится; а после того как Фредди пробормотала что-то про картошку и вышла из комнаты, они с Годфри не обменялись даже самым беглым взглядом, выражающим торжество мужского чувства локтя. Они и вообще почти ничего не говорили в милосердно короткий промежуток времени, который предшествовал появлению Криспина. На нем был своего рода «послетренировочный» костюм, выглядевший, на взгляд Ричарда, такой вопиющей дешевкой, что он мог быть либо немыслимо дорогим, либо действительно вопиющей дешевкой. На пути Криспина оказался луч закатного солнца, и в ярком свете его лицо предстало на миг одновременно и более молодым, и более осунувшимся. Он отрешенно глянул на Ричарда и обратился к брату:
– Ну и что ты думаешь?
– Я тебе потом позвоню. Ничего ужасного. Хотя и правда основательно пьяна.
– Это понятно. Хорошо бы у нее завелась какая-нибудь близкая подружка. Женщине плохо без настоящей дружбы.
– Мужчине тоже плохо, – проговорил Годфри, протирая очки.
– Не сомневаюсь. От Сэнди никакого прока, скорее наоборот. Ну как, Ричард, увидим мы эту твою русскую?
– Не стану прикидываться, что не понимаю, о ком речь. Да, она едет.
– Как она сюда доберется?
– На метро от своего дома. Всего пара остановок. Анне очень нравится метро. Хотя бы тем, что есть повод сказать мне, насколько московское лучше.
Криспин обратился к Годфри:
– Анна – русская поэтесса, которую Ричард где-то подцепил на днях, и теперь хочет, чтобы я представил ее королеве, выдал ей оксфордский диплом и оказал еще пару пустяковых услуг. Я потом тебе расскажу поподробнее.
– Только если тебе совсем неймется, – ответил Годфри. – По моим понятиям, поэзия приказала долго жить в тысяча девятьсот двадцать восьмом году, когда почил старик Харди.
– Анна пишет по-русски, – заметил Ричард.
– Да ну? Так ведь Блок помер примерно в то же время, разве нет?
– Господи твоя воля, вот уж не думал, что вы что-то о нем знаете.
– А я ничего и не знаю.
– И не вздумай прямо сейчас читать ему лекцию, – предупредил Криспин и повернулся к Годфри: – Ну что, останешься, познакомишься с девушкой?
– Если я вам не помешаю.
Ричард втайне надеялся, что художник-декоратор сгинет до появления Анны; без него она не так сильно чувствовала бы их численное преимущество, но теперь ему пришло в голову, что некоторое безобидное дополнение к их компании может даже оказаться полезным. Без особых отнекиваний он позволил заново наполнить свой бокал. Спиртное и Анна как-то органично дополняли друг друга.
Вскоре у входной двери раздался звонок, и Криспин бросился открывать, не переставая обращаться к своим собеседникам, сначала через плечо, а потом, на обратном пути, обычным способом, но ведя перед собой Анну. Он, видимо, пытался сыграть образ преуспевающего англичанина в восприятии мало видевшей свет русской, – дружелюбного, уверенного в себе, порядочного, глухого к тому, что говорят друг гае, недалекого.
Анна, не растерявшись, заговорила с Ричардом по-русски. На ней было желто-оранжевое одеяние с длинными рукавами и свободным кушаком из того же материала, не подпадающее ни под какой разряд, ни под какое описание. Если верить тому, что Ричард когда-то прочел в модном журнале Корделии, претендовавшем на интеллектуальность, – любая одежда выражает мнение владельца о самом себе – эта выражала примерно следующее: «Я знаю, что это выглядит уродливо, но мне наплевать. Здесь подумают, что я так одеваюсь, потому что я русская, а когда вернусь домой, сделаю из этого половую тряпку». Впрочем, еще он подумал, что она все равно выглядит привлекательно.
