После очень подробных представлений завязался какой-никакой разговор. Ни по-русски, ни по-чешски почти не говорили. Даже если бы между двумя языками было больше общего, чем показывал практический опыт Ричарда, далеко не всякий чех признался бы, что говорит по-русски, и практически никто из русских не знал чешского. Тем не менее они обратились к общеупотребительным и, соответственно, беспредельно скучным темам: перемены в СССР, их значимость, иллюзорность и т. д. Ричард кое-что переводил Анне. Хотя она почти не говорила по-английски, она явно понимала многое из речи Годфри. С Криспином они объяснялись на незамысловатом немецком, что позволило Ричарду следить за разговором со стороны. Анна говорила о трудностях, которые выпадают на долю поэта в России, не упомянув, правда, о специфических трудностях, которые выпадают на долю бездарного поэта. Через некоторое время Годфри объявил, что ему пора, и исчез. Вышел он без задержки и без спешки, однако Ричарду показалось, что в последний момент он бросил на брата взгляд, и взгляд этот содержал какое-то утвердительное сообщение.
– Ну хорошо, – сказал Криспин отрешенно. Последние несколько минут он был занят своими мыслями и почти не открывал рта. Теперь он встряхнулся и продолжал: – Давайте-ка нальем себе еще по одной, чтобы подкрепиться перед коротким, но серьезным разговором. Во время которого, Ричард, тебе придется поработать переводчиком, если не возражаешь.
Ричарду пришлось бы выдавливать из себя дежурную фразу, что именно для этого он тут и находится, но в этот момент, видимо, в нарушение заранее данных Криспином инструкций, вошла Фредди. Самое удивительное, она, судя по поведению, искренне пыталась не помешать. Она вроде как даже уменьшилась на пару размеров и пристроилась у самой стенки, умоляя гримасами и жестами не обращать на нее внимания. Удержавшись от того, чтобы не грохнуться на пол от облегчения, Криспин переждал, пока Ричард объяснит Анне, кто такая Фредди, а Фредди вроде как даже смутилась оттого, что попала в центр внимания. Потом Криспин приступил к делу:
– Мисс Данилова знает, что я чех по отцу, что я богат и пользуюсь большим влиянием?
Ричард, несколько отвлеченно, ответил:
– Я еще раньше обрисовал ей историю твоей семьи. Об остальном, полагаю, она догадалась сама.
– Вне всякого сомнения. Тогда спроси ее, пожалуйста. Как она относится к стремлению чехов сбросить русское иго?
Выслушав Анну, Ричард ответил:
– Мисс Данилова говорит, что относится к этому положительно. Она готова изо всех сил поддерживать чехов в их борьбе, как только она сама, ее родные и друзья, в свою очередь, вырвутся из русского ига.
– Передай ей мою признательность. А теперь спроси ее, пожалуйста, как она отнесется к тому, что помощь в мероприятии, до определенной степени направленном против русских властей, будет оказана ей чехом?
– Она говорит, что согласна принять помощь от кого угодно, кроме немецких фашистов и узбекских экстремистов.
– Я повторно выражаю свою признательность.
Выразив ее по-русски, Ричард обратился к Криспину:
– Выходит, ты все-таки собираешься ей помочь.
– Да. Можешь ей об этом сказать.
Впрочем, Анна и так все поняла. Она подошла к Криспину, пожала ему руку и поблагодарила его по-английски. До Фредди, видимо, дошло в общих чертах, что случилось нечто важное, и она тоже подошла к Анне.
– Она ничего, хотя и русская. И пусть эта затея – сущий бред, я хоть отвлекусь от того, чем мне все время приходится заниматься. – Криспин отошел в сторону. – Чего бы там ни твердил мне здравый смысл. Все это все равно провалится, но какая разница?
– Достойно сказано, – проговорил Ричард, пожимая ему руку совсем в другом стиле, чем Анна, и хлопая его по спине. Театральные реплики и жесты вообще-то были не в его характере, и какой-то другой голос говорил у него внутри: «Ну вот, с проявлением лучших чувств – житейской мудрости, патриотизма, осмотрительности, щепетильности и иже с ними – управились, теперь самое время выставить напоказ свое великодушие. Будь ты хоть русский, хоть чех хоть украинец из Приднестровья, в этом смысле все мы одним миром мазаны».
Криспин, видимо, частично уловил его мысль. По крайней мере, он быстро спросил:
– Ведь ты же этого от меня хотел, правда?
Глава восьмая
Криспин без промедления взялся за доработку и претворение в жизнь Анниного плана. Мысль о создании комитета ему претила – он заявил, что ни один комитет еще ни в чем не преуспел, кроме как в прожигании времени и денег, и что он сам сможет сделать практически все, что нужно, позвонив куда надо по телефону и переговорив с приятелями.
Трое из этих приятелей, более или менее близких, оказались чиновником из Министерства иностранных дел, известным писателем и консультантом по связям с общественностью, – совместными усилиями они составили текст обращения, перечислявшего Аннины заслуги и требования, а также связались с редакциями газет. Криспин отправлял ее с рекомендательным письмом к такому-то лицу, сопровождал к такому-то чиновнику, сам ехал в такое-то присутственное место. Он строго контролировал каждое ее появление на публике, утверждая, что они должны пресекать попытки сделать из нее героиню скандальной хроники, скорее лепить неброский, академически строгий образ. Этому способствовало и ее плохое владение английским, и немногословность при общении через переводчиков, в том числе и когда дело касалось современного положения в России. По той же самой причине она не пользовалась особым спросом на коктейлях, одного телевизионного интервью для поздней программы, в котором она почему-то даже не выглядела привлекательной, оказалось довольно, и вскоре газетчикам и журналистам надоело ошиваться в ее пыльном пристанище в Пимлико – оно, судя по всему, ей нравилось, и ее пребывание там вполне всех устраивало.
Всех, кроме, пожалуй, Ричарда. Время шло, а видел он ее довольно редко, реже, чем Криспин, по его подсчетам, – например, раз-другой на званых ужинах, обнадеживающе поименованных «тоскливыми» и «нужными из политических соображений», на которые, понятное дело, они были приглашены оба. В определенном смысле Ричарда это устраивало, потому что отдаляло опасность разговора о ее чудовищных стихах. Их чудовищность не стерлась из памяти, но по прошествии времени переносилась как-то легче, иногда Ричард даже начинал видеть в них смешную сторону, которой напрочь не усмотрел с близкого расстояния. Кроме того, с каждой встречей ему все сильнее и сильнее хотелось Анну раздеть, и все труднее и труднее было поверить, что другие мужики не испытывают того же желания.
Оба этих переживания обострились, когда наконец, в назначенный день, Анна явилась в Институт, чтобы выступить с чтением своих стихов, организованным с его помощью. Четкое понимание, что не присутствовать на этом вечере он не может, избавило его от мучительных сомнений, сумеет он это вынести или нет. Криспин устроил перед выступлением ранний ужин, пригласив Трисграма Халлета с супругой, парочку ученых мужей с супругами, а также доктора Вейси с супругой. Было нетрудно предугадать, что появление последней поименованной в этом списке супруги на упомянутом мероприятии если не эпистемологически немыслимо, то близко к тому. Посему последний из поименованных супругов также на всякий случай не явился. Однако чтение как таковое, очередное суровое испытание для многострадального специалиста по русской словесности, он никак не мог пропустить.
