– Вы ничего не спросили меня о преступлениях против прав человека, из-за которых я приехал в вашу страну, доктор Вейси.
– Действительно, не спросил. Но даже если бы и спросил, вы бы мне ничего не сказали, верно?
– Может, и сказал бы. Вам это любопытно?
– Честно говоря, нет.
– Понятно. В таком случае нам, похоже, больше нечего поведать друг другу. Скажите мне только одно – если, конечно, хотите: вы воспользуетесь своим влиянием, которое, как я уже говорил, довольно велико, чтобы положить конец этому проекту?
– Вполне возможно. Сначала я думал, что нет, но теперь мне кажется, что это не исключено.
– От души надеюсь, что так оно и будет, мой друг. Видите ли… если смотреть шире и сравнивать, например, с этими преступлениями против прав человека, которые так мало вас заинтересовали, то получится, что гнусные делишки Данилова не представляют никакой важности. Однако как бы это объяснить? – если вглядеться попристальней, то представляют, и еще какую. Знаете, я, пожалуй, позвоню, куда собирался, отсюда, а потом просмотрю кое-какие записи, прежде чем двигаться дальше. Так что нам вроде как пора прощаться, но сначала… – Старший офицер снова выдержал паузу и слегка улыбнулся. – Я полагаю, что вы, как и любой другой, время от времени смотрите американские фильмы про преступления, сыщиков, полицию и всякое такое?
– Что? А, конечно. Ну, то есть изредка.
– Мне они, понятно, интересны с профессиональной точки зрения. Так вот, я заметил, что в этих фильмах часто используется один прием, довольно искусственный, но вроде как входящий в обязательный набор. Закончив опрос свидетеля, сыщик или главный полицейский, ну, вы понимаете, прощается, подходит к двери, потом вдруг поворачивается и говорит извиняющимся тоном: «Ой, простите пожалуйста, я хотел бы узнать еще одну вещь», – и, как вы понимаете, оказывается, что это что-то очень важное. Так вот, у меня есть еще одна вещь для вас, доктор Вейси. Если вы сочтете уместным пересказать своим соратникам по этому проекту, по этому воззванию, то, что я рассказал вам об этом скоте Рогачеве, а они вам не поверят или не поверят, насколько это важно, дайте мне знать, и я сам с ними встречусь, в вашем присутствии, если захотите. Не со всеми, конечно, с самыми важными фигурами.
– Криспин Радецки вас устроит? – Произнося эту фразу, Ричард снова почувствовал себя актером на сцене, как и раньше, когда спрашивал у Ипполитова удостоверение.
– Более чем. Я уже имел удовольствие говорить с мистером Радецки по телефону, – возможно, он вам об этом рассказывал.
– Откуда вы узнали, что мы с ним близкие друзья?
– Оттуда же, откуда я узнал о вашей близкой дружбе с мисс Даниловой. Любознательность и телефон. Если захотите со мной связаться, номер телефона на карточке, которую я вам дал, – это номер офиса агентства «Интрэвел» на Оксфорд-стрит, 071–580, не помню, как дальше, а номер, стоящий после телефонного, это, так сказать, номер моего голосового ящика – можете оставить там сообщение, я его потом прослушаю. Тоже по телефону. Ну что ж, доктор Вейси, может, это прозвучит нелюбезно, но я от души надеюсь, что больше про вас не услышу, поскольку очень ограничен во времени, однако несколько слов подтверждающих, что вы преуспели, обнадежат меня лично и очень порадуют мое начальство. – Ипполитов встал – причем Ричарду показалось, что за последние несколько минут он подрос на несколько сантиметров, – и одарил Ричарда бледной улыбкой и холодным рукопожатием. – Всего вам хорошего сэр. Рад был с вами поговорить.
– Всего доброго, старший офицер. Кстати, я хочу выяснить еще одну вещь.
– Да? И какую?
– Эта девушка, Анна Данилова, как-то связана с преступной деятельностью своего брата? Вы можете мне что-нибудь сообщить о ней?
– Боюсь, что ничего. Только имя и родство. Она – ваша еще одна вещь, не моя. Как говорится, ваша проблема. Всего хорошего, доктор Вейси.
Выходя, Ричард слышал, как за его спиной Ипполитов шагает к стойке. В последней его фразе прозвучало откровенное стремление отделаться от собеседника. Может быть, обозлился, что ему смазали последнюю реплику. Эти русские, они просто неисправимые актеры. Взять того же Котолынова. Кстати говоря…
Оказавшись снаружи «Кедрового двора», Ричард обнаружил, что «ТБД» почему-то не спешит показаться ему на глаза Прошло, по его подсчетам, несколько минут, а автомобиль продолжал играть в прятки. Он уже смирился с тем, что придется отправляться на поиски, описывая постепенно расширяющиеся и плавно теряющие очертания круги, как вдруг автомобиль, едва не крикнув «А вот и я!», обнаружился на ближайшем углу – стоял там себе тихонечко, правда, носом в непонятную сторону. Не прошло, как показалось Ричарду, и минуты, как он уже сидел в своем институтском кабинете, держась за руки с Корделией, а Котолынов, выряженный дворецким из старомодного фарса, подавал им с серебряного подноса чашечки китайского чая. Еще через совсем короткое время он сообразил, что сидит вовсе не там, а за рулем недвижного «ТБД», глядя сквозь стекло на удивительно уродливую физиономию пацана лет двенадцати, который колотит по стеклу ладонью и орет что-то неразборчивое. Через его плечо перевешивался более крупный, но в остальном практически аналогичный пацан, тоже орущий. Уразумев, что происходит, Ричард вылез из машины, обнаружил, что она находится именно там, где ей и положено находиться, – в садике перед его домом, – и с гневным воплем бросился за пустившимися наутек обидчиками. Громко выкрикивая русские ругательства, включавшие рекомендацию малолеткам пойти оттрахать собственную мамочку, он гнался за ними по тротуару до самого входа во всемирно известную клинику, производящую аборты, – болгарского поэта он в свое время гнал в эту же сторону, хотя и дальше, но и сейчас расстояние вышло приличное.
От быстрого бега застучало в висках, и именно на этом и было сосредоточено его внимание, пока он шел обратно. У входной двери он остановился и попытался собраться с мыслями. Кроме того, он прислушался. Никаких шотландцев, никого, ничего. Пару раз выронив ключ, он наконец отворил входную дверь, стараясь делать это как можно тише, хотя особенно тихо не получалось и в лучшие времена. До последних событий у Ричарда как-то не было нужды вдаваться в отвлеченные размышления по поводу домов, например, как определить, находится или не находится в доме молчаливый соглядатай, беззвучно, телепатически заявляющий о своем присутствии. В данный момент, скорее всего, соглядатай все-таки имелся, ибо, не видя ее и не слыша, он ощущал присутствие Корделии. Хотя, с другой стороны, может, в доме действительно ни души. Но тогда… Ричард с тоской подумал о своем кабинете, о телефоне – и решил не рисковать. И полминуты не прошло, как он снова сидел в «ТБД» и пятился обратно на мостовую, с почти невероятным самообладанием припомнив, что надо заехать на заправку.
Мозг его, судя по всему, переключился в автоматический режим и ненадолго вовсе отключился, а потом его до краев заполнил образ Корделии, несущейся на него и орущей так же громко, как орал он сам пять минут назад, причем на английском, вернее, на языке, похожем на английский больше, чем на какой-либо другой. Потом первобытный инстинкт самосохранения заставил его вдавить в пол педаль газа и вихрем пронестись под свеженародившийся красный сигнал светофора средь всеобщей нелюбви. Дальнейшее его продвижение носило сумбурный характер. Сначала он инстинктивно устремился к институту, потом свернул и отправился к Криспину. Криспина могло не быть дома, могло и вовсе не быть в городе, и кроме того, он, как и большинство людей, предпочитал, чтобы о визите предупреждали заранее. Мелочи у Ричарда не нашлось, а на то, чтобы воспользоваться телефонной карточкой, у него не хватило бы духу, даже если бы она при нем и оказалась. Он решил, что разменяет где-нибудь деньги и оттуда же и позвонит, но тут вдруг оказался перед самым фасадом дома Радецки.
