– Надеюсь, тебе понравится твоя новая жизнь, – продолжала Корделия. – Конечно, в определенном смысле она будет не такой безоблачной, как твоя старая жизнь, ты же понимаешь. Например, в ней будет гораздо меньше денег. Собственно, в ней практически совсем не будет денег, уж об этом я позабочусь. Да и других вещей тоже. Однако я хочу, чтобы ты уяснил одну вещь, путик Ни тебя самого, ни эту твою русскую я и пальцем не трону. Не такой я человек. Это все, мне осталось только пожелать тебе всего наихудшего. Прощай, Ричард.
– Корделия, мы не можем расстаться вот так, без всяких…
– Почему же, путик. Отлично можем, и именно так мы и расстанемся. Ты ждал от меня последнего спектакля, громогласной душераздирающей сцены, в которой ты мог бы продемонстрировать сначала сокрушенность, потом душевные терзания, потом непреклонность, мы ведь должны думать не только о себе, а я бы лезла на стенку, и исходила злобой, и, обливаясь слезами, винила тебя во всех смертных грехах, так вот, этого не будет, понял? Никакой сцены. Вообще ничего. А теперь извини, у меня есть кое-какие срочные дела.
Корделия встала, словно они сидели в приемной и до нее долетел зов стоматолога, и удалилась. Ричард задержался еще ненадолго, думая о голубых глазах, в которые теперь уже слишком поздно заглядывать, о теле, которого не мог больше себе представить, разве что в виде какого-то технического чертежа, а потом тоже вышел из комнаты, хотя и не столь целеустремленно. В кабинете он обвел глазами книги, бумаги папки, заново проникаясь фактом их существования. Скоро придется думать, куда и как все это перетаскивать, но еще не сейчас. Одежду и прочие вещи тоже. Поднявшись наверх, он покидал всякую мелочь в сумку, все той же неторопливой походкой спустился вниз и подошел к машине, где убил еще минуту-другую на беспредметное созерцание. Потом, собравшись с мыслями, он влился в негустой поток транспорта и доехал до «Кедрового двора», где когда-то, на заре христианской эры, выпивал со старшим офицером Ипполитовым. На сей раз выпивать ему пришлось в одиночестве, причем он посвятил этому ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы убедить себя в том, что страдания по поводу неудавшейся семейной жизни можно, как и перевозку книг, отложить на будущее. Тогда он добрался до гостиничного телефона и сообщил Анне, что сделал то, что собирался сделать, причем на этот разговор времени ушло несколько больше. Тем не менее он довольно скоро вернулся к «ТБД», на сей раз аккуратно поставленному между двух поперечных полосок.
Скорее рядом с машиной, чем возле нее, стоял человек, которого Ричард никогда раньше не видел, поэтому удивился неимоверно. Как и Ипполитов, человек этот служил в полиции, хотя, в отличие от того, носил форму. Для своей работы он, пожалуй что, был несколько плюгав, на физиономии – жиденькие усики. Не прячась, но и не открывая рта, он следил, как Ричард отпирает дверцу. Наконец он заговорил:
– Прошу прощения, сэр, вы водитель этого автомобиля?
– Да. Да, офицер.
– Прошу извинить за беспокойство, сэр, но вы сэкономите нам кучу времени, если скажете, кто вы такой. Как у нас принято говорить, удостоверите свою личность.
Ричард назвал себя и, порывшись в карманах, извлек оттуда пару писем, в одном из которых институтский библиотекарь величал его полным академическим титулом. Полицейский что-то пометил на бумажке, которая оказалась у него в руках.
– Полагаю, сэр, у вас нет с собой водительского удостоверения?
– Нет, оно дома, под замком.
– А как далеко ваш дом, сэр?
– Примерно в миле отсюда, вот по той улице. – Он назвал свой адрес.
Хотя констебль, казалось бы, всего лишь слегка мотнул головой, рядом с ним на тротуаре вдруг возник еще один констебль, немного покрупнее и постарше, который, возможно, до этого сидел притаившись за одной из цветочных кадок в гостиничном дворике. Он робко кивнул Ричарду.
Первый полицейский довольно церемонно представил всех друг другу:
– А, э, я констебль Блэкет, сэр, а вот это вот констебль Фрили. Мгм. Фрили, это вот… – он деликатно прочистил горло, – доктор Ричард Вейси.
– Добрутро, сэр, – проговорил Фрили куда более басовито. – Вернее, строго говоря, уже добрый день.
– Полагаю, сэр, вы тут гадаете, что такое могло случиться? – предположил Блэкет. – Ну конечно, понятное дело. Да, так случилось вот что: нам только что позвонил человек, назвавшийся доктором Ричардом Вейси, из дома по тому самому адресу, который вы назвали, и заявил, что у него угнали эту самую машину. Так вот, я так рассуждаю, это не вы нам звонили, а, сэр?
– Разумеется, не я.
– Нет, вот и я тоже подумал, что не вы, сэр. Ну так вот, мы тут оказались поблизости и, конечно же, двинулись, глядя во все глаза, в ту сторону, куда, скорее всего, поехал бы угонщик, и тут вдруг, на-ка тебе, стоит эта самая машина, на самом видном месте. Мы как раз успели уточнить, тот ли это номер, а тут и вы подошли, сэр. Нам вообще-то редко удается так быстро управиться.
– Сколько времени прошло?
– Простите, сэр?
– Как давно вам позвонили, что машина угнана?
– А, ну это установить проще простого. – Констебль Блэкет сверился со своей бумажкой. – С момента вызова, то есть когда нам позвонили, прошло… тридцать девять минут. Просто удивительно.
– Куда удивительней, чем вы думаете, – добавил Ричард.
Оба полисмена, видимо, пропустили эти слова мимо ушей – они о чем-то советовались, почти без слов, лишь издавая непродолжительное бурчание. Потом Блэкет проговорил своим писклявым голосом:
– Оно, конечно, просто формальность, сэр, но думаю, было бы лучше всего, если бы вы прямо сейчас съездили домой и привезли свои права и все такое. У нас, конечно же, часто бывают ложные звонки, но вы ж понимаете, сэр, мы каждый обязаны проверить. Такая жизнь.
– Конечно.
– Я, с вашего позволения, сяду к вам, сэр, я еще ни разу не ездил на настоящем «ТБД», а Фрили поедет следом на нашем драндулете.
– Садитесь, офицер.
По пути Блэкет спросил:
– А вы случайно не знаете, сэр, кто бы мог подстроить все это, по злобе или из озорства?
– Случайно знаю.
– Вам и раньше так досаждали, да?
– Нет, так еще не досаждали.
– Не буду отвлекать вас от дороги, сэр.
Совместными усилиями они успешно разместили обе машины перед домом. Ричард вставил ключ в замок входной двери. Ключ вошел, хотя и довольно туго, но поворачиваться отказался. Вместо этого из почтового ящика донесся голос какого-то редкостного клавишного инструмента, вроде фисгармонии, исполнявшего molto marcato
[11]
мелодию, смутно знакомую Ричарду под названием «Блин вам, мистер Бангельштейн». Через двадцать секунд и шестнадцать тактов музыка смолкла, Ричард вытащил ключ из замка, полицейские по-прежнему не выказывали ни удивления, ни смешливости, а дверь так и не открылась.
