* * *
Два четверга спустя, когда нам вновь позволяют взять вещи из багажа, Мэй достает наши крестьянские одежды, которые купила в Ханчжоу. Мы надеваем их после полудня, потому что здесь слишком холодно и грязно, чтобы носить наши красивые платья. Красивые мы надеваем по утрам на случай, если нас позовут на собеседование. Через неделю Мэй перестает наряжаться по утрам.
— А что, если нас вызовут? — спрашиваю я. Мы сидим на своих верхних койках. Нас разделяет узкое пространство, вокруг, как знамена, болтаются чужие платья. — Думаешь, что здесь все устроено не так, как в Шанхае? Одежда везде имеет значение. Тех, кто одет хорошо, отпускают раньше, чем тех, кто выглядит как… — Я умолкаю.
— …Крестьянки, — договаривает за меня Мэй. Она складывает руки на животе и сутулится. Она сама на себя не похожа. Мы здесь уже месяц, и та храбрость, с которой она тащила меня в больницу, бесследно испарилась. У нее нездоровый цвет лица, она редко моет голову, и волосы висят клочьями, как у меня.
— Давай, Мэй, возьми себя в руки. Скоро мы отсюда уедем. Прими душ и надень платье. Сразу почувствуешь себя лучше.
— Зачем? Скажи мне, зачем? Я не могу есть их ужасную еду и редко хожу в туалет. Я ничего не делаю, поэтому не потею, — перечисляет она. — Да если бы и потела, я не хочу принимать душ там, где меня видят. Это так унизительно, что хочется мешок на голову надеть. К тому же, — добавляет она справедливо, — я что-то не замечаю, чтобы ты часто пользовалась туалетом или душем.
Это правда. Тех, кто живет здесь слишком долго, охватывает уныние и апатия. Всех нас пугают и угнетают холодный ветер, туманные дни и тени на стенах. За месяц через эти стены прошло множество женщин, которые за все время своего здесь пребывания ни разу не мылись, и вовсе не потому, что не потели. Слишком многие женщины покончили с собой в душе — повесились или воткнули через ухо в мозг заточенную палочку для еды. Никому не хочется идти в душевую — не только потому, что неприятно мыться в чьем-то присутствии, но и потому, что почти все здесь боятся привидений, которые без совершения надлежащих погребальных ритуалов отказываются покидать страшное место своей смерти.
Мы договариваемся, что с этого дня Мэй будет ходить в общий туалет или в душ вместе со мной, проверять, не занято ли там, и стоять у двери, чтобы туда никто не вошел. Я буду делать для нее то же самое, хотя и не могу понять, с чего вдруг она стала здесь такой стеснительной.
* * *
Наконец-то нас вызывают на допрос. Я торопливо причесываюсь, делаю несколько глотков холодной воды, чтобы успокоиться, и надеваю туфли на каблуках. Я оборачиваюсь и вижу, что Мэй тащится за мной, как попрошайка, волшебным образом перенесенная сюда с шанхайской улицы. Мы ждем своей очереди в клетке. Это последний этап, дальше нас ждет Сан-Франциско. Я ободряюще улыбаюсь Мэй, но она мне не отвечает. Вслед за конвоиром я захожу в комнату для слушаний. Там я вижу председателя Пламба, мистера Уайта, секретаря и нового переводчика.
— Меня зовут Лань Оньтай, — говорит переводчик. — Теперь каждый раз у вас будет новый переводчик. Они не хотят, чтобы мы сдружились. Я буду говорить с вами на сэйяпе. Вы меня понимаете, Лу Цинь-ши?
Согласно старинной китайской традиции, замужнюю женщину называют родовым именем, добавляя к нему ши. Этой традиции уже три тысячи лет, она появилась в эпоху правления династии Чжоу, и ей до сих пор следуют в деревнях. Но я-то из Шанхая!
— Вас ведь так зовут? — спрашивает переводчик. Когда я мешкаю с ответом, он смотрит на белых мужчин и переводит взгляд на меня. — Не следует мне этого вам говорить, но с вашим делом есть сложности. Лучше следовать тому, что написано. Не меняйте теперь ваших показаний.
— Но я никогда не говорила, что меня зовут…
— Садитесь! — командует председатель Пламб. Хотя во время нашей предыдущей встречи я притворялась, что не понимаю по-английски, а теперь, после предупреждения переводчика, окончательно уверилась в том, что мне следует продолжать в том же духе, я повинуюсь, уповая на то, что председатель решит, что я испугалась его голоса.
— В прошлый раз вы сказали, что у вас была современная цивилизованная свадьба и вы не поклонялись предкам во время церемонии. У нас есть досье вашего мужа, в котором он утверждает, что вы им поклонялись.
Я жду, пока переводчик изложит мне его слова, и отвечаю:
— Я уже говорила вам, что я — христианка. Я не поклоняюсь предкам. Возможно, после того как мы расстались, муж пошел поклоняться своим предкам.
— Как долго вы пробыли вместе?
— Одну ночь.
Я понимаю, что это звучит ужасно.
— И вы думаете, что мы поверим в то, что после однодневного брака ваш муж послал за вами?
— Наш брак произошел по сговору.
— Его организовал сват?
Я пытаюсь представить, что мог ответить на этот вопрос Сэм.
— Да, сват.
Переводчик слегка кивает мне, и я понимаю, что ответила правильно.
— Вы сказали, что не обносили гостей бетелем и чаем, а ваша сестра утверждает, что обносили, — говорит председатель Пламб, барабаня пальцами по следующей папке, в которой, видимо, лежит досье Мэй.
Глядя на лысого мужчину, сидящего передо мной, и слушая объяснения переводчика, я гадаю, не уловка ли это. С чего бы Мэй говорить подобное? Она бы не стала такого утверждать.
— Ни моя сестра, ни я не обносили гостей чаем или бетелем.
Это не тот ответ, которого от меня ждут. Лань Оньтай смотрит на меня со смесью жалости и раздражения на лице. Председатель Пламб продолжает:
— Вы сказали, что у вас была современная свадьба, но ваша сестра утверждает, что вы обе не надевали фату.
Мысленно я то ругаю себя и Мэй за то, что мы не потрудились проработать наши истории, то задаюсь вопросом, почему их интересуют такие подробности.
— У нас была современная свадьба, — отвечаю я, — но мы не надевали фату.
— Вы поднимали фату во время свадебного банкета?
— Я же говорю, что на мне не было фаты.
— Почему вы сказали, что на свадьбе было всего семь человек? Ваш муж, ваш свекор и ваша сестра утверждают, что в комнате было много народу.
Меня мутит. Что здесь происходит?
— Мы сидели в ресторане отеля. Там обедали и другие люди.
— Вы утверждаете, что дом вашего отца состоит из шести комнат, но ваша сестра говорит, что их гораздо больше, а ваш муж заявил, что это большой дом. — Председатель Пламб багровеет. — Почему вы лжете?
— Можно считать по-разному, а мой муж…
— Вернемся к вашей свадьбе. Вы обедали на первом этаже или выше?
И все продолжается в том же духе. Воспользовалась ли я поездом после свадьбы или плыла на корабле? Как расположены дома на улице, где я жила с родителями? Сколько домов отделяют наш дом от главной улицы? Как можно сказать, была ли наша свадьба устроена на современный или на традиционный лад, если у нас был сват и мы не надевали фату? Почему мы с моей «предполагаемой» сестрой говорим на разных диалектах?
