— Слишком сложно! — восклицает Ли-ши. — Я своих дочерей назвала Первая, Вторая и Третья. Сыновей — Первый, Второй и Третий. Их двоюродных братьев и сестер зовут Седьмой, Восьмая, Девятый, Десятая и так далее. Номера напоминают всем о месте ребенка в семье.
Она умалчивает о том, что многие не хотят возиться с именами, потому что дети слишком часто умирают. Не знаю, сколько Мэй понимает из нашего диалога. Но когда она заговаривает, все умолкают.
— Ей подходит только одно имя, — говорит она по-английски. — Ее надо назвать Джой — Радость. Мы теперь в Америке. Не будем обременять ее прошлым.
Когда Мэй поворачивается ко мне, я понимаю, что все это время она смотрела на девочку. Несмотря на то что я держу Джой, Мэй ближе к ней, чем я. Она садится и снимает с шеи мешочек с тремя медяками, тремя кунжутными зернышками и тремя фасолинами, который ей дала мама, чтобы уберечь от невзгод. Рука моя непроизвольно тянется к такому же мешочку у меня на шее. Я не верю, что он защищает меня, но я все равно ношу его, как и нефритовый браслет, потому что они напоминают мне о маме. Мэй вешает мешочек на шею Джой и прячет его под ее одежду.
— Он будет тебя охранять, — шепчет моя сестра.
Женщины вокруг нас пускают слезу, впечатленные красотой ее слов и поступка, и называют ее хорошей тетушкой. Но все мы знаем, что подарок придется забрать, чтобы Джой себя не задушила.
Когда приходят миссионерки, я отказываюсь идти в станционную больницу, говоря, что это не по-китайски.
— Но если бы вы послали телеграмму моему мужу, я была бы весьма вам обязана.
Телеграмма выходит лаконичной: «Мэй и Перл прибыли на остров Ангела. Вышлите денег на дорогу. Родился ребенок. Подготовьтесь к празднованию первого месяца».
Той же ночью женщины возвращаются с ужина со специальным материнским супом. Несмотря на их возражения, я отдаю половину супа сестре, объясняя, что она так же трудилась, как и я. Они цокают языком и качают головой, но Мэй этот суп нужнее, чем мне.
* * *
Когда я прихожу на следующее собеседование с ребенком, увешанным амулетами, в одном из лучших своих шелковых платьев, в шляпке с перьями, в которую зашита вызубренная нами с Мэй инструкция, и идеально говорю по-английски, председатель Пламб совершенно огорошен. Я, не раздумывая, верно отвечаю на все вопросы, зная, что в соседней комнате Мэй ведет себя точно так же. Но наши поступки и наши слова не важны, как и вся эта путаница с женой то ли коммерсанта, имеющего вид на жительство, то ли гражданина Америки. Как чиновникам поступить с ребенком? Остров Ангела — это часть Соединенных Штатов, но гражданство и статус закрепляются за человеком только после того, как он покидает остров. Чиновникам проще нас отпустить, чем разбираться с бюрократической проблемой, которую представляет из себя Джой.
В конце собеседования председатель Пламб, как обычно, диктует краткое содержание нашего разговора и безо всякой радости произносит свое заключение:
— Рассмотрение этого дела длилось более четырех месяцев. Несмотря на то что данная женщина провела со своим мужем, претендующим на американское гражданство, очень мало времени, она родила на нашей станции. Всесторонне рассмотрев данный вопрос, мы пришли к соглашению по основным пунктам. Таким образом, Лу Цинь-ши предоставляется гражданство как жене гражданина Америки.
— Я протестую, — заявляет мистер Уайт.
— И я протестую, — вдруг говорит секретарь. Я в первый и последний раз слышу его голос.
В четыре часа того же дня входит конвоир и вызывает Лу Цинь-ши и Лу Цинь-ши — это наши старомодные имена замужних женщин.
— Сай кай, — говорит он, как обычно, перевирая выражение, означающее «Удачи!». Нам выдают удостоверения личности. Мне дают американское свидетельство о рождении Джой, в котором говорится, что она «слишком мала для измерения», иначе говоря, им было попросту лень возиться с ней. Я надеюсь, что эти слова избавят нас от подозрений по поводу сроков, которые могут возникнуть, когда мы встретимся с Сэмом и Старым Лу.
Наши соседки помогают нам упаковать вещи. Когда мы прощаемся, Ли-ши плачет. Мы с Мэй наблюдаем, как конвоир запирает за нами двери спальни, после чего следуем за ним по коридорам, а затем — на пристань, где садимся на паром до Сан-Франциско.
Часть II
Удача
Хоть на одно зернышко
Чтобы добраться на пароходе «Гарвард» до Сан-Педро, мы платим четырнадцать долларов. Наученные опытом собеседований на острове Ангела, по пути мы репетируем историю о том, как не смогли попасть на корабль, как трудно нам было выбраться из Китая, чтобы встретиться с нашими мужьями, и какими сложными были допросы. Но все эти выдумки, как и правда, нам не пригодились. Когда Сэм встречает нас на причале, он просто говорит:
— Мы думали, что вы погибли.
Мы встречались всего три раза — в Старом городе, на свадьбе и в тот раз, когда он отдавал мне наши билеты и прочие бумаги. После слов Сэма мы безмолвно смотрим друг на друга. Я молча его разглядываю. Мэй отходит в сторону с нашими сумками. Младенец спит у меня на руках. Я не ждала объятий и поцелуев и не предполагала, что он как-то особенно воспримет появление Джой. Это было бы неуместно. Тем не менее наша встреча после долгой разлуки кажется мне очень странной.
В трамвае мы с Мэй садимся за Сэмом. В этом городе нет «домов высотой до неба» вроде тех, что есть в Шанхае. На протяжении всего пути я единственный раз вижу какую-то белую башню. Через некоторое время Сэм встает и делает нам знак следовать за ним. За окном раскинулась огромная стройка. Слева идет длинная полоса двухэтажных кирпичных зданий, на некоторых из них висят китайские вывески. Трамвай останавливается, мы выходим и идем в глубь квартала. На табличке значится: «Лос-Анджелес-стрит». Мы пересекаем улицу, обходим рынок, в центре которого возвышается эстрада, минуем пожарную станцию и сворачиваем на уходящую влево аллею Санчес, застроенную очередными кирпичными зданиями. Мы входим в дверь, на которой вырезана надпись «Владение Гарнье», идем по темному проходу, поднимаемся на один пролет по деревянным ступеням и шагаем по коридору, пахнущему плесенью, едой и грязными пеленками. Перед тем как открыть дверь в квартиру, где живет семья Лу, Сэм медлит. Он поворачивается и бросает на нас с Мэй взгляд, в котором мне видится сочувствие. Затем открывает дверь, и мы входим.
Первое, что поражает меня, — это бедность, грязь и запущенность жилища. К стене сиротливо жмется диван, покрытый крашеным лиловым покрывалом. В центре комнаты стоит стол, вокруг него — шесть грубых стульев. Рядом со столом — плевательница, которую никто не позаботился отодвинуть в угол. С первого взгляда видно, что ее давно не опустошали. На стенах нет ни фотографий, ни рисунков, ни календарей. На грязных окнах нет занавесок. С порога я вижу крохотную кухню, размером не больше конторки, и семейный алтарь.
К нам подбегает низенькая полная женщина с заколотыми в пучок волосами, восклицая на сэйяпе:
