Комната Верна принадлежит мужчине, навсегда оставшемуся мальчиком. Кроме шкафа с одеждой Мэй — единственным напоминанием о том, что он женат, — комнату украшают склеенные и раскрашенные им модели. К потолку подвешены на леске реактивные истребители. От пола до потолка стеллажи уставлены кораблями, субмаринами и гоночными автомобилями.
Верн слушает радиопередачу о войне в Северной Корее и угрозе коммунизма и работает над очередной моделью. Я ставлю поднос, поднимаю бамбуковую занавеску и открываю окно, чтобы он не дышал клеем.
— Тебе что-нибудь принести?
Он ласково мне улыбается. После двух лет болезни мягких костей он выглядит как маленький мальчик, пропускающий занятия из-за болезни.
— Краски и кисти.
Я ставлю их рядом с кроватью.
— Сегодня с тобой будет твой отец. Если что-то понадобится — позови его.
Мне не страшно оставлять их наедине, потому что я в точности знаю, каким будет их день: Верн будет возиться с моделью, съест простой обед, запачкает штаны и снова возьмется за модель. Отец Лу сделает небольшую уборку, приготовит тот самый простой обед и, чтобы избежать возни с грязной задницей сына, сходит за газетой и уснет до нашего возвращения.
Помахав Верну, я отправляюсь в гостиную, где Сэм устроил семейный алтарь. Он кланяется фотографии Иен-иен. Поскольку у нас есть фотографии не всех умерших членов семьи, Сэм положил на алтарь один из маминых мешочков-талисманов и поставил фигурку рикши, символизирующую его отца. В крохотной шкатулке хранится локон моего сына. Чтобы почтить память своей семьи, Сэм поставил на алтарь керамические фрукты, сделанные в деревенском стиле.
Я полюбила эту комнату. На стену над кушеткой я повесила семейные фотографии. Каждую зиму мы ставим в угол пушистую елку и украшаем ее красными шарами. На окна фасада мы вешаем рождественские гирлянды, чтобы их свет возвещал о рождении Христа. В холодные ночи мы с Мэй и Джой по очереди стоим над решеткой радиатора — теплый воздух раздувает наши фланелевые сорочки, и мы становимся похожи на снеговиков.
Джой помогает своему деду сесть в кресло и наливает ему чай. Я горжусь тем, что моя дочь выросла по-китайски воспитанной девочкой. Она почитает своего дедушку больше остальных членов семьи, в том числе меня и ее отца. Она признает, что он не только должен знать обо всем, что с ней происходит, но и имеет право решать, что ей делать. Он считает, что ей нужно научиться вышивать, шить, убираться и готовить. После школы она делает в сувенирном магазине много из того, чем когда-то занималась я, — подметает, вытирает пыль и наводит блеск. Отец Лу говорит, что важно вырастить из нее хорошую жену и мать его правнуков, и мы стараемся считаться с его мнением. Несмотря на то что его мечтам вернуться в Китай уже не суждено сбыться, он до сих пор повторяет:
— Пань-ди не должна слишком уж американизироваться. Когда-нибудь мы все вернемся в Китай.
Подобные высказывания говорят о том, что он постепенно уходит. Трудно поверить, что он когда-то управлял нами, а мы боялись его. Мы называли его Стариком, но теперь он в самом деле постарел: он постепенно слабеет, уходит от нас и теряет память, силу и связь с тем, что всегда было смыслом его жизни: деньгами, бизнесом и семьей.
Джой кивает дедушке, и мы с ней уходим на воскресную службу в методистской церкви. После окончания проповеди мы идем на главную площадь Нового Чайна-тауна, где в одном из залов здания нашего союза нас ждут Сэм, Мэй, дядя Фред, Марико и их дочери. Все мы вступили в союз, объединяющий членов конгрегационалистской, пресвитерианской и методистской церквей Чайна-тауна. Раз в месяц мы встречаемся и, положив правую руку на сердце, с гордостью повторяем клятву верности флагу. Затем все высыпают на Бамбу-лейн, погружаются в свои седаны и отправляются на пляж Санта-Моника. Сэм, Мэй и я садимся на переднее сиденье нашего «крайслера», Джой вместе с сестрами Хэзел и Роуз мостятся на заднем. Мы возглавляем вереницу автомобилей, двигающихся по Сансет-бульвар. Нас обгоняют автомобили с огромными «плавниками», в их ветровых окнах сверкает летнее солнце. Мы проезжаем мимо старомодных дощатых домов в Эко-парке, розовых особняков в Беверли-Хиллз, сворачиваем к Уилшир-бульвар и движемся на запад мимо огромных, как ангары В-29,
[31]
супермаркетов, парковок, лужаек размером с футбольные поля и каскадов бугенвиллей и вьюнка.
Услышав, как Джой на повышенных тонах доказывает что-то Хэзел и Роуз, я улыбаюсь. Все говорят, что у моей дочери необычайные способности к языкам. В свои четырнадцать лет она свободно говорит по-английски, на сэйяпе и уском диалекте и в совершенстве владеет искусством китайского письма. Каждый китайский Новый год или в чей-нибудь семейный праздник к ней обращаются с просьбой написать подходящие к случаю стихи. Ее прекрасный почерк единодушно признается тхун гэ — не испорченным жизненным опытом. Меня эти похвалы не удовлетворяют. Я знаю, что, посещая раз в месяц церковь за пределами Чайна-тауна, она развивается духовно и многое узнает об американской и европейской жизни.
— Господь любит всех, — часто напоминаю я дочери. — Он хочет, чтобы ты хорошо жила и была счастлива. Это верно и для Америки. В Штатах ты можешь заниматься чем угодно, чего не скажешь о Китае.
Подобные вещи я говорю и Сэму, потому что христианская вера пустила во мне глубокие корни. Значительную часть моей приверженности родине моей дочери, Америке, составляет вера в Бога и Иисуса. И конечно, христианство сейчас тесно переплетено с антикоммунистическими воззрениями. Никому не хочется, чтобы его назвали безбожником-коммунистом. Когда нас спрашивают о войне в Корее, мы отвечаем, что мы против вторжения красного Китая, когда нас спрашивают о Тайване, мы отвечаем, что поддерживаем генералиссимуса и мадам Чан Кайши. Мы утверждаем, что мы за моральное перевооружение, за Иисуса и свободу. Посещение западной церкви полезно и с практической точки зрения, так же как было полезно посещать миссию в Шанхае. Я убеждаю Сэма, что надо разумно относиться к подобным вещам, но мы оба понимаем, что в душе я действительно стала верить в единого Бога.
Может, Сэму это и не по душе, но он ходит на наши церковные собрания, потому что любит меня, нашу семью, дядю Фреда, девочек и пикники. Участвуя в этом, он чувствует себя американцем. Несмотря на то что наша дочь наконец-то переросла свое страстное увлечение ковбойской тематикой, все, что мы делаем, заставляет нас чувствовать себя американцами. В подобные сегодняшнему дни Сэм, не обращая внимания на религиозный аспект происходящего, с радостью занимается любимыми вещами: готовит еду, поедает дыню, не зараженную тухлой водой, и радуется семейной близости. Для него наши поездки — это светские мероприятия, устроенные, чтобы порадовать детей.
Припарковавшись у пристани Санта-Моника, мы разгружаем автомобиль. Обжигая ступни, мы расстилаем на песке полотенца и устанавливаем солнечные зонтики. Сэм вместе с остальными мужчинами копает яму для барбекю. Мы с Мэй и Марико помогаем женам и матерям расставлять миски с картофелем, бобами, фруктовым салатом, зефиром, орехами и тертой морковью и блюда с мясной закуской. Когда мужчины разводят огонь, мы передаем им подносы с куриными крылышками, замаринованными в соевом соусе, меде и кунжуте, и свиные ребрышки, вымоченные в пряном соевом соусе с пятью специями. Ветер с океана смешивается с ароматами жареного мяса, дети играют на берегу, мужчины наблюдают за барбекю, а женщины сидят на покрывалах и сплетничают. Марико держится в стороне, укачивая маленькую Мэми и приглядывая за Элеонор и Бесс, строящими замок из песка.
