Куки это не обрадовало. Ей было уже шесть лет, и она привыкла, что весь дом в ее распоряжении. Не будучи агрессивной по нраву, Куки просто пренебрежительно проходила мимо новой жилички, как будто ее и не было. Хлоя оказалась очень скромной и застенчивой кошечкой, из тех, что неуверенно поглядывают на человека, пригнув головку, и быстро смирилась с ролью второй кошки в доме. Казалось, она понимает, что ей позволено здесь жить, но только на условиях Куки, которая первой пила и ела, но главное, не допускала ее к Линде. Она презрительно смотрела, как Хлоя пытается приблизиться к Линде, и даже шлепала ее, давая понять, что находит ее поведение неприличным. А если Хлоя осмеливалась подойти к кровати Линды, Куки просто выходила из себя. Стоило несчастной малышке хоть одной лапой уцепиться за кровать, как Кики выгибала спину и шипела. Она не была драчливой, но эту кровать готова была защищать любым способом, потому что Линда принадлежала только ей, потому что особа Линды была неприкосновенной.
Однако со временем Куки смягчилась. При ее дружелюбности ей было трудно постоянно находиться в состоянии боевой готовности. Поняв, что она остается любимой кошкой Линды, она стала спокойнее относиться к хорошенькой и робкой Хлое. Правда, только через три года между ними установились самые добрые дружеские отношения.
Второе потрясение произошло спустя несколько лет после первого. Жизнь Линды давно наладилась и устоялась: прошло уже двадцать лет, как она обосновалась в новом доме, восемнадцать лет после развода, шестнадцать лет успешного ресторанного бизнеса, десять лет с любимой Куки. За двенадцать лет благотворительных сборов она передала больнице Святой Марии более миллиона долларов, на которые больница открыла детское отделение для лечения черепных травм – единственное подобное специализированное учреждение на Восточном берегу. Затем Линда организовала сбор средств в пользу людей, страдающих боковым амиотрофическим склерозом, болезнью Лу Герига, от которой умерла ее тетушка, а теперь поразившей одного из актеров, принимавших активное участие в ее благотворительных вечерах, Майкла Заслоу. Когда у него открылась эта болезнь, ему запретили продолжать сниматься в сериале «Направляющий свет»
[17]
. Состояние его быстро ухудшалось, и он признался жене, что больше всего жалеет о том, что не сможет в последний раз увидеться с людьми, с которыми подружился за время съемок в этом сериале. Линда собрала больше двадцати шести тысяч долларов, и к нему смогли приехать тридцать пять его друзей. Майкл Заслоу скончался через десять лет.
Но хотя в случае необходимости Линда всегда могла рассчитывать на помощь своей сплоченной семьи и друзей, в ее жизни назревали перемены. Отец ее почти отошел от дел, так что им пришлось сократить штат и территорию обслуживания; основная тяжесть работы падала на Линду, и ей пришлось отказаться от участия в благотворительной работе. Дочь уже выросла и вскоре должна была начать самостоятельную жизнь. Бабушка умерла, и родственники продали дом, где Линда провела столько счастливых лет рядом с хлопотливой бабушкой, никогда никому не умевшей отказать, начиная с рабочих, строивших скоростную автостраду, и кончая случайными прохожими, которые так радовались чашке кофе и гостеприимной улыбке хозяйки.
Ее смерть как бы закрыла книгу о Бейсайде Линды Кайры – городке, где когда-то цвели яблони и виноградные лозы увивали беседки и где теперь никто не заговаривает с незнакомыми людьми, не говоря уже о том, чтобы пригласить их к столу. Г од за годом ранние иммигранты вытеснялись новыми приезжими и беженцами, прибывающими из Сити, как местные жители называли Манхэттен, и подыскивали себе новое место для жилья. Когда закончился век старого Бей-сайда, Линда продала свой домик, получив за него в десять раз больше, чем при покупке в 1973 году, и приобрела отдельный дом в викторианском стиле, двухэтажный, с тремя спальнями, в районе Флорал-Парка, Куинс. Хотя этот район находился лишь в двух милях от Бейсайда, Линде Кайре он казался другим миром. Главная улица в ее районе Бейсайда, проспект Белл, пестрела яркими вывесками, ее четырехрядное движение было плотным и шумным. А в районе Флорал-Парка главной являлась улица всего с двумя полосами движения, Тьюлип-авеню, вдоль которой выстроились отдельные строения магазинов с аккуратными вывесками: булочная, кондитерская; небольшой супермаркет с адвокатским офисом на втором этаже. Основанный в 1874 году продавцом цветочных семян, давшим всем улицам названия цветов, поселок Флорал-Парк был включен в состав города в 1908 году. В честь этого события в одном конце Тьюлип-авеню была построена библиотека с белым шпилем, а в другом разбит обширный парк. Ежегодно на обширной лужайке в начале Мемориального парка устанавливалась рождественская елка, и прохожие останавливались полюбоваться сияющими огоньками, а потом в расположенной рядом католической церкви пили горячий шоколад. Линде все это казалось странным и непривычным.
Для Линды Флорал-Парк был уютным, утопающим в зелени уголком в духе иллюстраций Нормана Рокуэлла, буквально в двух шагах от беспорядочного нагромождения домов остального Куинса. Правда, приходилось ехать миль тридцать, чтобы обогнуть громадный Нью-Йорк, зато здесь, со всех сторон окруженный шумными магистралями и многонаселенными домами, расположился тихий заповедный оазис типичного городка среднезападной Америки. Здесь на лужайках собирались жители квартала и под музыку по «Лайт FM» покупали хот-доги, а дети катались на велосипедах. Здесь она могла украсить дверь своего дома нарядным венком и возиться с цветами на клумбах. В конце проспекта Флорал находилось величественное здание школы, построенное еще в первом десятилетии XX века. На окраине района, за небольшим леском, где обитали многочисленные птичьи семейства, расположился ипподром Бельмонт-Парк, где ежегодно проходили знаменитые скачки «Бельмонт Стейке». Летом в выходные крики комментаторов заглушались стрекотом газонокосилок и звонкими ударами по мячу игроков в баскетбол.
На перекрестке проспектов Честнут и Флора, в квартале от дома Линды, находилась станция Беллроуз железной дороги Лонг-Айленда. Оттуда было всего пятнадцать минут езды до вокзала Гранд Сентрал, но Линда редко ездила в Сити, иногда раз в год, чтобы посмотреть на Бродвее заинтересовавшее ее шоу. Многие ее друзья, в том числе те, кто когда-то катал маленькую Линду в детской коляске по Бейсайду, теперь тоже жили здесь, рядом. Они выросли в Куинсе, а потом перебрались сюда, где было тише, больше воздуха и зелени. И здесь воссоздали обстановку любви и помощи, в какой жила Линда прежде. Она уехала недалеко, во всяком случае по географическим понятиям. Ведь круг в сто миль, где район Куинс встречается с Лонг-Айлендом, был родным для Линды. И она была счастлива обнаружить свой маленький кусочек Америки в его центре.
А вот Дженни вовсе не радовалась переезду. До двадцати трех лет прожила с мамой в доме, где выросла, и ни за что не хотела его покидать. Она отказалась собирать даже туалетные принадлежности, и Линде пришлось попросить упаковать ее вещи рабочих, которые их перевозили.
Хлоя и Куки вели себя еще хуже, особенно Куки, обладавшая способностью выражать свои мысли, желания и настроения всеми доступными ей средствами – толкала человека, садилась ему на ступни, хватала за ноги и, главное, мяукала на все лады. Различная интонация, тональность и длительность этих голосовых сигналов отлично передавали ее радость или недовольство, просьбу или даже требование. Порой, когда дело касалось брокколи-рейба, она мяукала так тоненько и жалобно, что у нее получалось «Мама!». Линда считала, что это ей только кажется, но, когда мяуканье Куки доводилось услышать ее друзьям, они приходили в изумление.
