– Ты серьезно думаешь, что кот с тобой разговаривает? – спросил меня как-то папа.
– Да, папа, я же слышу, как по-разному он мяукает. Он со мной разговаривает.
«Только он один».
И даже когда мы с ним не говорили, он все равно меня успокаивал. По вечерам, когда я не спала, ожидая папу, я видела в окно, как мой кот бредет через передний двор и исчезает в леске на той стороне дороги. Примерно через час я слышала стук в стекло – это он уже сидел снаружи, у окна. Когда я дежурила как спасатель у плавательного бассейна, мне приходилось наблюдать, как он часами охотится за полевыми мышами в высокой траве у садка с мальками. (Да, в нашем районе было и поле для гольфа, и плавательный бассейн, и садок, где из мальков выращивали взрослую рыбу, но, уверяю вас, здесь жили совершенно обычные люди среднего достатка.) Однажды во время игры в баскетбол я сломала ногу, и ему понравилось точить свои когти о мой гипс. Когда кот удалялся, он был весь в нитках. Могла ли я после этого жалеть себя?
Он был независимым котом, не требовал ласки и внимания. Он уже не провожал меня в школу, не гнался за мной, когда я каталась на велосипеде. И наши походы в лес и возня с червяками и листьями тоже прекратились, но, стоило мне нанести на кожу крем для загара и улечься в нашем дворе на одеяло, Маршмэллоу моментально оказывался рядом. И если, загорая, я пыталась одновременно сделать себе педикюр, он нагибался и нюхал еще не высохший яркорозовый лак, осыпая его своей шерстью, так что затея моя проваливалась. Впрочем, больше всего ему нравилось просто наблюдать за мной. Мы продолжали беседовать в основном о разных видах спорта (где я выделялась своими достижениями) или о мальчиках (у которых я пользовалась успехом, о чем не догадывалась). Но он всегда уступал мне право выбирать тему. У него была своя жизнь, в лесу и на лугу около бассейна, у меня – своя. Но как только Маршмэллоу чувствовал, что нужен мне, он непостижимым образом оказывался рядом. Папа мой уехал от нас, потом вернулся, затем опять переехал. Я пыталась заглушить свои переживания утомительным бегом на длинные дистанции. Возвращаясь домой, я каждый раз видела дожидающегося меня на крыльце Маршмэллоу, он ни разу меня не подвел.
И еще он обязательно проверял мальчиков, с которыми я встречалась, всех до одного! Сейчас мне смешно об этом вспомнить, потому что для меня Маршмэллоу всегда был краше любого другого кота на свете. Хотя теперь я понимаю, что он был слишком толстым и страдал от артрита. У него на морде появилась киста, выглядевшая как большой волдырь, что придавало ему запущенный и больной вид. Торчавшая во все стороны желтовато-белая шерсть, никогда не выглядевшая очень приятной, была вечно заляпана грязью, тусклой и сбившейся в колтуны. Представьте себе пушистого кота с прилипшей в разных местах тела жвачкой, затем намотайте на нее шерсть и дайте жвачке как следует высохнуть. Вот так выглядел Маршмэллоу, когда я училась в старших классах. Каждую весну мы его стригли, причиняя ему этим тяжелую душевную травму, так что потом он несколько дней тоскливо сидел на стропилах в гараже и носу не показывал. Но стриженому коту зимой в Миннесоте холодно, поэтому к концу осени, когда обнажались деревья, он всегда набирал вес, обрастал длинной шерстью, по-прежнему украшенной грязными колтунами. Даже я скажу, что он был, наверное, самым некрасивым котом во всем Уортингтоне.
И вот, явившись на свидание с мальчиком, я первым делом брала Маршмэллоу на руки, целовала его в нос (прямо рядом с кистой), совала его в лицо мальчику и говорила:
– Это мой кот, Маршмэллоу. Правда, он очень красивый?
«Мя-я-яу», – презрительно выдавал мой кот, обдавая нового ухажера запахом своей еды.
Мальчик смотрел на моего грязного, с неряшливой шерстью, с кистой на физиономии кота и… не находил слов. Наверняка каждый из моих ухажеров думал: «В чем тут подвох? Она что, проверяет меня?»
Но я действительно устраивала им экзамен. Если мальчику не нравился мой кот, я не хотела с ним встречаться.
Во всяком случае, так я себе говорила. На самом деле у меня все-таки появился мальчик, которому не нравился мой кот, но с которым я встречалась два с половиной года. Его отец возглавлял нашу общину. Мой отец был алкоголиком. Он был настоящим красавцем, а я – страдающей анорексией младшей сестрой самой красивой девушки в школе. И я действительно была тощей как щепка, пыталась бороться со своими огорчениями и неуверенностью бегом на длинные дистанции и при этом ела не больше двух кусков чего-нибудь в день. Внешне я казалась счастливой и довольной. Я любила посмеяться (и до сих пор люблю), была очень общительной и спортивной. Я непринужденно чувствовала себя в любом обществе и чуть ли не всех в школе считала своими друзьями. Я даже стала королевой бала на встрече выпускников. Господи, какая девчонка в школе может быть счастливее королевы вечера?!
Но душа моя рвалась на части. Из-за проклятой анорексии каждый день в школе я воспринимала так же тяжело, как самый первый. Вам знакомо это состояние, когда ночью ты не можешь заснуть, представляя себе, что ожидает тебя завтра? Когда тебя гнетет необходимость ежесекундно следить за собой, чтобы ни по одному твоему движению или выражению лица никто не смог угадать, о чем ты думаешь? Мокрые от пота ладони, отчаянное сердцебиение? Мгновение, когда ты поскальзываешься на льду и с беспомощным ужасом понимаешь, что летишь прямо под машину! Вот из таких мгновений состояла моя жизнь двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Ни внутреннего спокойствия, ни решимости, один только страх, никогда не покидающий страх. Страх, что кто-то может увидеть, что я не такая уверенная, какой кажусь, что я допускаю ошибки.
Все находили моего друга совершенством, говорили, что он слишком хорош для меня – то есть для девушки с отсутствием аппетита. Он нравился моим маме, папе и сестре, и, как я теперь понимаю, они очень за меня переживали, боялись, что я могу умереть из-за расстройства аппетита, и надеялись, что он спасет меня. Когда я в первый раз хотела с ним расстаться, даже моя учительница отвела меня в сторонку и сказала, что мне нужно продолжать дружить с ним. Для моей же пользы.
Мой приятель тоже считал, что мне следует оставаться с ним, частенько повторяя свою излюбленную фразу: «Такого, как я, тебе никогда не найти».
Не думаю, что он хотел меня обидеть, он был еще мальчишкой со своими проблемами. Но однажды я собралась с силами и решила заняться лечением. Мама подняла меня на смех. Она считала меня слабовольной, во всяком случае, так я тогда думала, потому что мне казалось, что все считают меня неудачницей. Только потом я узнала, что она и не думала надо мной насмехаться, а наоборот, гордилась мною. А отец… Он потерял работу и вынужден был аннулировать мою страховку, сказав, что лечение стоит очень дорого. К счастью, моя крестная мать, которая жила в Техасе, получала доход от акций «Америкэн эйрлайнс», которые и тратила на себя, а свою пенсию отдавала на мое лечение. И в процессе лечения я поняла, что мне не нужен такой самоуверенный и бесцеремонный друг.
Но как не уверенной в себе девушке, да еще с такой болезнью, решиться расстаться с мальчиком, которого нахваливали все вокруг? С помощью своего кота, разумеется. Ведь все эти два с половиной года я постоянно твердила себе: «Ему не нравится Маршмэллоу. Он не тот, кто тебе нужен. Он не любит Маршмэллоу». Каждый раз, когда он говорил: «Перестань гладить кота. Мы идем есть в ресторан, а у тебя весь свитер в волосах», моя решимость все больше укреплялась. Ведь я гладила Маршмэллоу с тех пор, как пошла во второй класс, и, хотя сама никогда этого не замечала, должно быть, моя одежда постоянно была в его волосах. Я так к нему привыкла и привязалась, что мы стали неразрывным целым. И я сказала себе: «Если парню не нравится, что мой свитер в шерсти Маршмэллоу, значит, он меня не любит». Окончательный разрыв с моим другом в старших классах из-за кошачьей шерсти стал последним и самым важным поступком за все мое детство.
