— Куда едем, солдаты? Водка нужна?
Водка всегда нужна. А вот хриплое и на весь вокзал объявление сотому «Гражданин Славушкин, отправляющийся на Кубу, чехи ждут вас на третьей платформе!» — было не слишком уместно, «племянница» бы его и так довела без разглашения государственной тайны.
Не удалось соблюсти секретность и в Калининграде, где швартовался приготовленный сухогруз «Русь». Попутным тяглом корабль взялся везти на остров селитру. Но зарядили дожди, и загружать этот капризный порошок стало нельзя — подмокнет. «Стеклодувы», естественно, отпросились кто в «зоопарк», кто на «могилу Канта» — глянуть, действительно ли наш солдат плиту украсил затейливой шуткой: «Теперь хоть веришь, что мир материален?».
Надпись подтвердилась, но разглядывали её долго, обстоятельно. И к исходу третьего дня, когда многие «стеклодувы» без плащей к трапу явились, весь город через «племянниц» знал: наши летчики к «Феде» едут, будут Америку, если что, бомбить!
Задержка с отплытием сказалась и на матросах «Руси». Корабль отдал концы с неполной командой, и постоять на рулевой вахте, дать судну поёрзать зигзагами, сделалось главным развлечением лётчиков в их двухнедельном, нудном пути.
Непривыкшие к праздности летуны соловели от двойного морского обеда, томились сытой плотью, до синей одури резались в душных твиндеках на доллары в преферанс и в «козла» без шамайки. Лишь перестарок Мёрзлый — пухлощёкий, нарочно сонный негодяй-доброволец по кличке Монтевидео в игре не участвовал, а по каютам шныркал, садился в сторонке, листал будто молитвенник испанско-русский диксионарио и на полях, где было отмечено, кто без плащей на корабль явился, дописывал, кто кому сколько долларов проиграл и какие слова при том говорились.
На пятнадцатый день, когда от пик и трефей уже в глазах темно сделалось, кончилось курево, посудомойка Ксюша получила четыреста двадцать первое предложение руки и созрело-таки решение утопить в океане Мёрзлого, изумрудно поблазнилась наконец Колумбова земля, а засим и воочию показался порт Матансас, его разноцветные, как палочки пластилина, домики на холмах. Однако соскучившихся по земле новых конкистадоров в первый черёд оживило другое. Навстречу неопознанному кораблю вышли лодочки с загребными-альфонсами и броским портовым товаром — мечтой долгоплавателя. Накрашенные и жаркие в движениях красотки приманчиво задирали юбки и конкурентно торопили своих лодочников: «De prisa, chico!»
[11]
. По ходу дела они посылали заждавшимся воздушные поцелуи вперемешку с интерпонятными даже для проходивших службу в Пин-ске и Земнорайске криками: «Факи-факи о'кей!».
Непередаваемое волнение охватило корабль.
— О’кей! Шлюпки на воду! — взревел безудержно старлей Славушкин, тот, что последним на Белорусский вокзал пожаловал, а вольный наёмник Мёрзлый остановительно вскинул ручонки и будто гвоздём по стеклу проскрежетал:
— За гонорею, товарищи офицеры, в стройбат!.. Наше судно — суверенная территория родины!
Несколько мощных рук потянулось к попятившемуся Мёрзлому и, возможно, суверенная территория стала бы для него погостом.
Но тут могучая «Русь» повернулась к лодкам облезлым боком и представила к обозрению невеликие латинские буквы. Красотки тотчас прикрыли заголённые прелести и, тяжеля сердце товарищей офицеров, кинулись наутёк с руганью и колотушками по спинам лодочников:
— Atras ciego! Rusos! Sovieticos
[12]
!
— Куда же вы, камарады? Фройндшафт и амнистад, мать вашу так! — вскричал ас-истребитель майор Кузин, на что занозистая, по-оперному грудастая Кармен с последней перегруженной лодки заложила в свои кусачие жемчуга алый цветок, задрала короткое платьице и повернулась к Кузину без видов на приглашение, а несколько даже обидно, отпористо, хотя и было на что посмотреть, повздыхать.
И всех вздыхальщиков Мёрзлый пометил, в словарик переписал, пока Иван ершистых и ущемлённых в своём мужском достоинстве асов так успокаивал:
— Не ерепеньтесь, господа офицеры! Откуда им знать, что у вас есть доллары? Они по привычке от рубля убегают. Знают, что иначе вы расплатиться можете разве что пушками да селитрой, что в трюме лежат. До такой контрабанды девочки не доросли, господа! Пушки для них тяжеловаты.
Лётчики подуспокоились. А Ивановы словеса Мёрзлый точь-в-точь в реестрик занёс, и они потом в строку легли, когда понадобилось…
Ну, а пока в порту прибывших воинов встретила с барабанным боем синяя туча милисьянос, понацеплявших на себя кольты эпохи немого кино, и генерал Лексютин, давно обогнавший свою отправленную вплавь команду самолётом компании «Пан-Американ». После недавних проводов на Белорусском вокзале Лексютина было просто-таки не узнать. Нескладно скроенный и с припуском для живота френч на вате, делавший всех генералов в анфас похожими на комодных слоников, Лексютин сменил на колониальную гимнастёрку с закатанными рукавами и поразительно походил на удачливого плантатора, досужего, ловкого, умеющего не только из-за сто верст укрытия крикнуть «пли», но и повести за собою десант хитро, пролазно, без половинных потерь и с побайкой «Ну что, ребята, айда кокосы сбивать, заодно и лесок прочешем!».
Но вот, с кряхтением и кругами поискав опорную почву ногой, он выдавил себя из машины, высморкался, аккуратно счетвертил платочек в карман и заговорил:
— Товарищи офицеры! Сегодня священные рубежи переместились для вас на этот остров, расположенный, если не знаете, в Карибском море под носом американских испанск… экспупос… ну, да вы сами знаете. Так вот, нерушимой стеной, обороной стальной…
— Куба — си! Янки — но!! Патриа о муэрте! — дополнили перспективу горластенькие милисьянос, потрясая кремневыми пистолетами и музейными ружьями — видать, в провинцию ещё «Калашниковы» не подоспели или доверия к добровольцам пока что не было, кто же разберёт.
Майора Кузина и ещё нескольких старших офицеров генерал забрал в «кадиллак» и увёз на смотрины в посольство, а прочих поместили в автобусы и повезли прямиком в казармы.
Наскучавшись в море (да и служба в предместьях Земнорайска тоже взор разнообразием не баловала), лётчики липли к окнам и спорили, на что местность больше похожа — на Киргизию или на Кавказ. Там, где проблесками виднелось море и торчали деревья с жёсткой листвой, мнение склонялось к Кавказу, а где мелькали утлые хижины, и за машинами с визгом бежала босоногая чумазня — к Киргизии.
В предместье Гаваны домыслы лопнули, и сравнение повернулось к натуральной Америке. Сквозь запылённое краснозёмом стекло увиделась, точнее, по глазам ударила свалка битых автомобилей — чуть покорёженные, не раздетые до костей «Форды», «Шевроле» и «Фиаты», развратно брошенные владельцами. У лётчиков захватило дух: их обуревало сложное чувство, какое испытал разве что, вспомним, Данила при виде картофельных ресторанных отбросов.
— Меня бы кто схоронил на таком «кладбище», — мечтательно произнёс кто-то. — Я бы враз откопался и машину в неделю восстановил!
