Настырное пожелание товарищей вместе собраться вновь навело попритихшую было Марту на мысль о принадлежности-таки Ивана к партии заговорщиков, и настрой её начал падать. Отказать же друзьям Иван просто не мог. Чанов, как выяснилось по телефону, уже успел одарить свою ненаглядную Анну пятаком с небезызвестными серпом-молотом, и не было никакой уверенности, что он не вставит себе куда не нужно сигару и не взревёт, руки враспласт, самолётом, чтобы до конца себя прояснить. И хочешь — не хочешь, Иван поддался на уговоры объединиться, подразжиться — приспичит же на ночь! — харчами, потому как Анна и Сильвия, видите ли, когда ам-ам им показываешь, понимают всё совершенно не так.
Иван услал Марту за провиантом. И правильно сделал. Друзья ввалились к нему пьянёхонькими и, что поразительно, успели поднакачать девушек — по доллару за глоток, как выяснилось — и привели их как есть нагишом. Да и сами себя они лишней одеждой не утрудили. Чанов так просто сенатором римским в одной простыне явился и, сватом собственным выставив перед Иваном в рост свою голую пассию, на полном серьёзе забормотал:
— Будь другом, растолкуй Аннушке, как я насчёт рояля вопрос заострил…
— Ты что, сдурел?! — захлопал Иван глазами.
— А что такого? У неё имя хорошее, нашенское, и вообще, — пояснил свои хлопоты Чанов.
— Ну да, и заработок приличный, хороший, — продолжил под общий гогот Иван.
— На мои проживем! — восстал заносчиво Чанов. — Ты, главное, про рояль…
— А может, лучше про солидол с автолом? — взялся отвлечь оружейника хитрый Иван.
Однако ни намек на приземлённость Чановского ремесла, ни хиханьки Аннушки, и краем не понимавшей о чём речь, оружейника не остудили.
— Специалисты везде нужны, — сказал он, демонстративно выставив из простыни замшелую ногу. — Мать будет на переезд согласна.
Кузин надломленно пал на постель. У него аж глаза на лоб выскочили:
— Та-ак… так вон ты куда!? И мать, значит, сюда же…
— Оп… твою мать… твою мать! — засмеялись с каким-то обострённым пониманием девочки и пальчиками разоблачительно и не без удовольствия в конспираторов стали тыкать: «Русос! Русос! Касачок-морячок!».
— Да? — сказал сконфуженно Кузин. — А вот мы сейчас меняться будем!
— Нет, не будем, свою не отдам! — как-то вразрез подал голос Славушкин. И только тут компаньоны заметили, что простодушный увалень давно не смеётся, а слишком приглядывается, примеривается в манере закройщика к Сильвии.
— И этот туда же! — огорчённо вздыбился Кузин. — Боря, ты что, не добрал?
— Не в этом дело, — забубнил Славушкин. — Я родинку на ней раньше не углядел. А с нею Сильвия вдвое интереснее будет. Хорошая девушка. Молчаливая… По всей стати с десятилеткой. А терпеливые они, хозяйственные.
— Да вы с ума посходили! — взорвался Иван, относя слова к Славушкину и Чанову. — Ведь это у нас «б» готова выскочить за любого. А тут другие, простите, творческие возможности. Спросите Аннушку, Чанов, согласна ли она для вас бельё на речке стирать? Готова ли топать в подшитых валенках на колонку и картошку напару окучивать?
— Да к я же подрасчитал…
— О, да! — перебил Иван. — Вы точно подрасчитали перевезти сюда маменьку, чтобы Аннушке ничего зимнего не покупать. Но как посмотрит на твоё скупердяйство Лексютин? Возможно, мамаша и стерпит жару — скажется навык к бане по-чёрному. Однако одобрит ли выбор жаркой страны и невесты наш генерал?
— Ещё как! — гаркнул Кузин. — Даст такого поджопника, что очнёшься в Гороховце инструктором по пешкодралу. Там не жарко.
Осевший Чанов молча сглотнул слюну. А медлительный, слишком начитанный Славушкин в романтизме застрял:
— А как же дружба народов? — пропетушил он взволнованно.
— Что-что? — по-стариковски приложил к уху ладонь Иван.
— Интер… интернационализм, — неуверенно выдавил из себя Боря.
— Это вы у пограничников лучше спросите, — сказал Иван. — А впрочем, чтоб на заставу вас не гонять, дружба народов, Славушкин, это когда в Шереметьево за канатом стоят и флажками приезжим машут.
— Или вот ещё когда снарядные ящики делят после братских учений, — внёс дополнение Кузин. — Тут мы не жмёмся, назад тяжело тащить.
— То просто частность, — сказал Иван. — А в общем и целом засидевшимся женихам рекомендую запомнить: за громкими «дружба!» и «мир!» стоят неслышно КГБ и ОВИР. Желательны вам такие капканы, Славушкин, а? Как-то вы поскучнели, дружок, или мне просто кажется?
— Не в этом дело, — замельтешил Славушкин. — На КГБ я, может, и положил бы при случае. Однако вот присмотрелся внимательно и того… В общем и целом Сильвия не так уж убедительна. От родинок, говорят, рак бывает. Я в «Неделе» читал. А так бы я всех послал и облокотился.
— Орёл! — похвалил Борю Кузин. — С руки на лис спускать можно.
— Несомненно, — утвердил Иван, — прямо вслепую, в чепчике. Ну, а вы, Чанов, чем нас порадуете, что скажете?
— Я-то? — замешкал Чанов. — Я-то… во-первых, выпить надо. А во-вторых, расскажи ты лучше Анчутке моей насчет автола и солидола…
— С удовольствием! — согласился Иван, даже не зная, что там с автолом и солидолом было. — Девушки любят глупости, пора их повеселить.
Обещанных глупостей не получилось. Дверь распахнулась, и на пороге вырос фирменный мальчик с пальчик, не ведающий стыда. Ничуть не пялясь на голизну, нисколько не любопытствуя, он деловито обернулся к приведшей его Марте — дескать, сюда, что ли? — и выставил на кровать поднос, крытый салфеткой с броским вензелем «Гавана-Ривьера». Получив деньги, он сухо откланялся и, не оглядываясь, утопал по своим неотложным ночным делам.
Оробевшие не пойми с чего лётчики проводили мальчика почтительным безмолвием.
— Учитесь, Чанов! — надломил паузу в учительском тоне Иван. — Вы бы наверняка поднос уронили, состроили вид, мол, шнурки развязались, чтобы всё разглазеть, а может и пальцем потрогать.
Пришибленный Чанов смолчал, а Славушкин глаза закатил и брякнул:
— Европа!
— А у нас что, хуже? — скандально очнулся Чанов. — Меня вон тоже в женскую баню водили, пока до пупа не вырос.
— Оно и видно, — окоротил Кузин. — Сказалось по всем статьям.
Под салфеткой «Гавана-Ривьера» оказались слоёные, тёплые сандвичи с ветчиной, сыром и, что до слёз умилительно, с языками солёненького огурчика, порезанного по-здешнему не поперёк, а вдоль.
Огурчик, естественно, поманил вернуться к оставленному в номерах. Похватав сандвичи и подруг, лётчики разбежались по «хатам». Время сбора было назначено через час, поскольку за окнами стало светать, а вернуться в казарму до третьего петуха — святое дело для офицера.
Иван понимал, что всё несколько через пень колоду вышло. Топорно, будто они на выходной из голодной деревни вырвались, заспешили побезобразничать — гуляй, скопом, чтоб городские не тронули! И всё же, переступив неловкость, Марту спросил:
