— Послушай, Конде, может, не так страшен черт, а?
— Нет, не так, — ответил он, просто чтобы не молчать, и отдал папку своему подчиненному.
— Да не переживай ты так! Будто не знаешь, что ничего тебе не грозит. Мне Сисерон сам это сказал. Все вокруг только и твердят о том, какую пылищу мы подняли этим расследованием, — ведь благодаря нам еще долго будет рыбка ловиться, большая и маленькая… А про Фабрисио все здесь знают, что работать он не умеет и сволочь порядочная. Да и майор тебя в обиду не даст, ты же понимаешь, — приговаривал Маноло, стараясь подбодрить явно павшего духом Конде.
Несмотря на всю свою непохожесть, за месяцы совместной работы они привыкли друг к другу, научились дополнять друг друга. Сержант Мануэль Паласиос с трудом мог себе представить, что с завтрашнего дня перестанет работать с лейтенантом Марио Конде, будет подчиняться приказам другого начальника. Он был кровно заинтересован в том, чтобы Конде не прекращал борьбы…
— Не беспокойся за отчет, я все сделаю, только убери ты эту мину со своего лица.
Конде улыбнулся, взялся обеими руками за подбородок и сделал ими движение, будто снимал маску, которая не желала отлипать.
— Не заводись, Маноло, дело не только в Фабрисио. Просто все идет наперекосяк. Мне тридцать пять, а я уже выдохся и до сих пор не знаю, чем должен заниматься и чем, черт возьми, хочу заниматься. Стараюсь все делать правильно и постоянно сажусь в лужу. Так мне на роду написано — один бабалао
[32]
предсказал. У меня как у слизняка: впереди все белое и чистое, а сзади тянется грязный след. Видишь, как просто. Да, вот возьми, это тебе. — Конде вынул из кармана рубашки сложенный пополам бумажный листок и протянул Маноло.
— Что это?
— Моя эпическо-героическая поэма, посвященная марихуане. Включи ее в отчет.
— Да, теперь я вижу, что ты точно перегрелся.
Конде захотелось подойти к окну и еще раз — последний? — обозреть панораму, которую так полюбил, однако он решил, что сейчас не самый подходящий миг для прощания с этим кусочком города и жизни. Он крепко пожал руку сержанту:
— До встречи, Маноло.
— Давай подброшу до дома?
— Нет, не надо, в последнее время мне стали нравиться переполненные автобусы.
Конде не был расположен сейчас размышлять о климате или погоде, но когда он спустился в главный вестибюль полицейского управления, солнце так яростно светило сквозь высокие окна, что его это тронуло, и он поспешил надеть темные очки в знак отчужденности и траурного настроения. Ветер Великого поста стих, может быть, насовсем в этом году, и роскошный мартовский день встретил его безоблачным весенним небом, прямо как на открытках для туристов, сбежавших из холодных стран. И правда, идеальный день, чтобы провести его вдвоем у моря, возле деревянного дома под черепичной крышей, о котором в свое время мечтал Конде. Утро он посвящал бы творчеству — естественно, он написал бы историю простую и трогательную о дружбе и любви, — а потом, забросив в море дорожки с хорошей наживкой, ждал бы, когда удача принесет ему на крючок крупную рыбину для ужина. Неподалеку, на каменной глыбе, протянувшейся к воде наподобие огромной руки, сидит женщина с золотистой от щедрого солнца кожей и читает только что написанные им страницы. Они займутся любовью в душе, когда стемнеет, и запах жарящейся на плите рыбы пропитает этот неотвязный сон. А поздно вечером, пока он читает роман Хемингуэя или безукоризненно сделанный рассказ Сэлинджера, она сыграет на своем саксофоне, чтобы привнести грустную нотку в это неизмеримое количество счастья.
А вот и польский «фиат» прижался к бордюру, похожий на маленького динозавра, и Конде видит, что все четыре покрышки пребывают в благополучии и хорошо накачаны. Дверь дома по-прежнему закрыта. Конде направляется к ней через узкий палисадник мимо марпасификов и кротонов, лишившихся листьев за несколько ветреных дней. Железный дверной молоток в виде языка, свисающего из пасти льва с близорукими глазами, издает глухой звук, который пугливо бежит в глубь дома. Конде снимает темные очки и поправляет револьвер за ремнем джинсов. Он всеми силами желает, чтобы у нее нашлось объяснение того, что происходит. Любое объяснение — и он примет его, не задавая вопросов. Он уже давно понял — и научился исходить из этого в повседневной жизни, — что чрезмерная гордыня приносит слишком много вреда. Лучше поверить, простить, даже попытаться забыть, чтобы обеспечить себе минимально необходимое пространство для существования. Почему он не проигнорировал наглые выходки Фабрисио? Возможно, это немного унизительно, однако ко всему привыкаешь.
Дверь открывает Карина и не выказывает особого удивления. Она даже пытается улыбнуться и распахивает дверь шире, но Конде не решается переступить порог. На ней уже знакомые ему шорты и мужская рубашка с короткими рукавами. Ворот рубашки расстегнут, так что хорошо видно начало ложбинки между грудями. Еще мокрые после недавнего мытья волосы, темные и мягкие, рассыпались по плечам. Эта женщина слишком сильно нравится ему.
— Проходи, я ждала тебя, — говорит она и делает шаг в сторону, пропуская его внутрь. Потом она закрывает дверь и указывает на одно из деревянных кресел с плетеными спинками.
— Ты одна дома?
— Да, только что приехала. Как продвигается твое расследование?
— Пожалуй, хорошо. Мне удалось установить, что юноша восемнадцати лет курил марихуану и убил девушку двадцати четырех лет, которая тоже баловалась травкой и имела нескольких любовников.
— Ужасно, правда?
— Ты не поверишь, но бывали случаи и пострашнее. А что с тобой вчера случилось? — спрашивает он наконец и смотрит ей в глаза. Дежурила. Работала сверхурочно. Попала в больницу. Меня по ошибке забрали в полицию. Любое объяснение, ради бога!
— Ничего, — отвечает. — Просто мне позвонили.
Конде пытается понять: позвонили… Нет, не понимает.
— Не понимаю. Мы с тобой договорились…
— Мне позвонил муж, — перебивает она, и Конде повторяет про себя, что не понимает. Слово «муж» звучит для него совершенно бессмысленно и не имеет никакого отношения к их разговору. Какой муж? У Карины есть муж?
— Что ты хочешь этим сказать?
— Что сегодня вечером возвращается мой муж. Он врач, уехал в командировку в Никарагуа. С ним досрочно прекратили контракт, и он возвращается раньше, чем планировалось. Вот что я хочу тебе сказать, Марио. Это он позвонил мне вчера утром.
Конде машинально лезет в карман рубашки за сигаретами, но передумывает. На самом деле ему не хочется курить.
— Этого не может быть, Карина!
— Марио, только не осложняй еще больше мое положение. Я не знаю, почему ввязалась в эту авантюру с тобой. Чувствовала себя одинокой, ты мне понравился, мне хотелось секса, пойми, просто из всех мужчин я сделала самый плохой выбор.
