Конде вернулся в комнату и постарался сесть как можно дальше от мелового контура на полу. Потом раскрыл папку, полученную от Деда, и начал читать, сказав себе, что иногда служба в полиции — стоящее дело. Кем же в действительности была Лисетта Нуньес Дельгадо?
В декабре текущего, 1989 года Лисетте Нуньес Дельгадо исполнилось бы двадцать пять лет. Она родилась в Гаване в 1964-м, когда девятилетний Конде был типичным уличным пацаном, носил ортопедические ботинки и в мыслях не держал — как и на протяжении следующих пятнадцати лет, — что станет полицейским и ему придется расследовать убийство девочки, которую только что привезли из роддома в квартиру нового дома в районе Сантос-Суарес. Два года назад Лисетта окончила Гаванский педагогический институт по специальности учитель химии, и, вопреки принятой в то время практике распределять молодых специалистов в сельские школы или провинциальные городки, ее сразу направили работать в доуниверситетскую подготовительную школу в Ла-Виборе — ту самую, которую называли просто Пре
[5]
и где Конде учился с 1972 по 1975 год и подружился с Тощим Карлосом. То, что девушка работала там, могло стать причиной предвзятости в суждениях Конде: все, что имело отношение к Пре в Ла-Виборе, вызывало у него либо чувство ностальгической любви, либо безоговорочное отвержение — середины не было, как ни хотелось ему сохранить объективность. Отец Лисетты умер три года назад. Мать развелась с ним в 1970-м и теперь жила в Казино-Депортиво в доме своего второго мужа, высокопоставленного чиновника из Министерства образования (чье вмешательство, очевидно, и позволило Лисетте остаться в Гаване на период «общественной службы»). Мать работала в редакции официальной молодежной газеты «Хувентуд ребельде» и была довольно известна в определенных кругах благодаря очень взвешенному содержанию ее колонки на безопасные темы начиная от женской моды и кулинарных рецептов и кончая попытками убедить читателей в собственной нравственной и политической непогрешимости на примерах из личной жизни, выставить себя перед публикой в качестве идеологического эталона. Эта самореклама дополнялась регулярными выступлениями по телевидению с советами, как сделать прическу, наложить косметику и украсить домашний очаг — «ведь красота и счастье возможны», как она любила повторять. Однако Конде при виде этой женщины по имени Каридад Дельгадо испытывал примерно такое же счастье, как если бы его ударили ногой в живот. Он воспринимал ее как пустышку, полую ореховую скорлупу без ядра. Покойный отец Лисетты, в свою очередь, постоянно кочевал с одной руководящей должности на другую, возглавляя то стекольный завод, то производство бижутерии, потом мясокомбинат, затем кафе-мороженое «Коппелия» и, наконец, автобусную базу, где и заработал обширный инфаркт. Девочка в шестнадцать лет вступила в Союз молодых коммунистов Кубы и имела незапятнанную идеологическую биографию — ни одного выговора или даже мелкого порицания. Как это возможно, подивился Конде: за десять лет жизни ни разу не промахнуться, не совершить ни одной ошибки, просто не наступить кому-нибудь на ногу? Лисетта побывала в лидерах у пионеров, в федерациях учащихся средних школ и студентов университетов и наверняка принимала участие во всех программных мероприятиях тех организаций, хотя в отчете, который читал Конде, об этом не упоминалось. Ее жалованье составляло 198 песо — ведь формально девушка все еще находилась на «общественной службе», — из них двадцать уходило на квартплату, восемнадцать каждый месяц вычитали за холодильник, выделенный ей по решению собрания, и еще тридцать тратилось на двухразовое питание в школе и общественный транспорт до работы. Хватит ли 130 песо, чтобы позволить себе все эти фирменные прикиды? В квартире обнаружены свежие отпечатки пальцев пяти человек, не считая хозяйки, но ни один из них не значился в картотеке полиции. Только сосед с третьего этажа смог сообщить хоть что-то полезное: вечером 19 марта 1989 года, когда произошло убийство, из верхней квартиры слышались музыка и ритмичный топот ног танцующих. Вот и вся информация.
Фотография Лисетты, приложенная к отчету, была, очевидно, не самой последней, даже края пожелтели. Запечатленное на ней навсегда молодое лицо не поражало привлекательностью, хотя такой взгляд глубоко посаженных черных глаз под густыми бровями иногда называют загадочным. Жалко, что судьба не свела меня с тобой раньше… Конде стоял на балконе, опершись на перила, и наблюдал за неотвратимым восхождением солнца к зениту, за женщиной, что боролась с ветром, развешивая на крыше выстиранное белье, за мальчишкой в школьной форме, который взобрался по приставной деревянной лестнице к голубятне, открыл дверцу, и оттуда выпорхнула стайка дутышей, хлопая крыльями на свободе под яростными порывами сильного ветра, и унеслась вдаль. Затем его внимание на несколько минут приковала сценка, происходящая в окне на третьем этаже дома напротив, так что он пережил небольшое потрясение, став невольным свидетелем — подробностей чужой жизни, не предназначенных для посторонних глаз. Прямо перед окном, открытым свирепым ветрам, между мужчиной лет сорока и женщиной, наверное чуть помоложе, разгорелась жаркая перебранка, готовая вот-вот перерасти в боевые действия. И хотя голоса их уносил ветер, Конде понял, что с минуты на минуту в ход будут пущены кулаки и ногти, ведь два разгоряченных тела все ближе — миллиметр за миллиметром — сходились. Конде оцепенел, завороженный беззвучным крещендо этой драмы, зрелищем женских волос, развевающихся на ветру, точно знамя, озлобленного лица мужчины, багровеющего все больше. Опять этот проклятый ветер, подумал Конде, когда женщина протянула руку и, не переставая кричать, захлопнула оконную раму, лишив тайного зрителя возможности созерцать кульминацию действия. Конде не сомневался, что правота на стороне мужчины, а женщина, судя по всему, просто стерва; он уже включил воображение, чтобы представить себе трагический финал, и в тот же миг увидел, как внизу на улице из-за угла на сумасшедшей скорости выскакивает автомобиль и с визгом тормозит перед домом Лисетты Нуньес Дельгадо. Дверца распахнулась, и наружу вылез тощий, нескладный тип; Конде узнал в нем своего сослуживца сержанта Мануэля Паласиоса, с которым ему в очередной раз предстояло работать. Паласиос задрал голову и радостно ухмыльнулся, убедившись, что Конде, много чего повидавший на своем веку, теперь мог похвалиться и тем, что стал свидетелем гонки уровня «Формулы-1», устроенной на «Ладе-1600».
Чепуха, подумал он. Нельзя спустя годы испытывать прежнее ностальгическое чувство. Сейчас, в 1989 году, воспоминание о былой любви отзывалось чувством чуть сладковатым и даже приторным, безгрешным и безмятежным. Конде готовился к безжалостному взрыву эмоций, к сведению старых счетов, к востребованию невыплаченных долгов, обросших процентами, однако столь длительное ожидание отшлифовало все мучительные шероховатости воспоминаний — осталось лишь приглушенное ощущение собственной принадлежности к месту и времени, уже укрытым розоватой пеленой памяти, которая мудро и великодушно предпочитает воскрешать лишь те события и чувства, в которых нет обиды, ненависти и печали. Я спокоен, подытожил Конде, разглядывая квадратные колонны высоченного портала старой средней школы Ла-Виборы, переименованной потом в доуниверситетскую подготовительную, которая целых три года холила и лелеяла мечты и надежды ребят того забытого поколения, которое желало достичь в жизни очень многого, но мало чего добилось. Тень от древних махагуа, усыпанных красными и желтыми цветами, карабкалась по короткой лестнице, разреживая полуденные солнечные лучи и закрывая от солнца бюст Карлоса Мануэля де Сеспедеса.
[6]
Бюст тоже не был прежним. Классические бронзовые голова, шея и плечи безнадежно позеленели от многолетних дождей, и их заменили на ультрасовременное творение, втиснутое в высокий блок рыхлого бетона. Чепуха, мысленно повторил он, поскольку всей душой желал, чтобы жизнь оказалась чепухой и неправдой, репетицией, на которой еще можно внести изменения перед окончательной постановкой спектакля. Вот под этим порталом и по этим ступеням проходил, пробегал и скакал Тощий Карлос, когда он был действительно тощим и у него были здоровые ноги, и он смотрел на мир радостно, как смотрят лишь чистые душой люди. А его приятель Конде самозабвенно заглядывался на всех девчонок подряд, но ни одна из них так и не стала его невестой вопреки его горячим желаниям. Андрес страдал — как только он умел страдать — от любовных неудач; а всегда флегматичный Кролик собирался изменить мир, переделав историю, — и переломным пунктом могла бы стать победа арабов при Пуатье, Монтесумы над Кортесом или просто-напросто продолжение английской оккупации после взятия Гаваны в 1762 году… Здесь, между этими колоннами, в этих аудиториях, на этой лестнице и на этой площади (непонятно почему названной Красной, ведь она черная от копоти и моторного масла, как и все, что находится рядом с автобусной остановкой), закончилось детство; и пусть их обучили всего лишь нескольким математическим действиям и до тупости постоянным физическим законам, они стали взрослыми, впервые познав смысл предательства и подлости, наблюдая, как их сверстники начинают делиться на беззастенчивых карьеристов и отчаявшихся идеалистов; страстно влюбляясь и напиваясь допьяна, будь то с горя или с радости; и самое главное, в них родилась великая потребность в том, что за отсутствием лучшего определения называется дружбой. И это уже не чепуха. А значит, хотя бы ради той дружбы, стоит пережить это неожиданно спокойное ощущение ностальгической грусти, подытожил Конде, шагая между колоннами и слыша, как Маноло объясняет привратнику у входа, что им нужно попасть к директору.
