Но только Всевышний знал, как я скучал по ней. Это казалось не просто страстью и даже не любовью — такие чувства были бы слишком простыми. Вместе мы ощущали себя одним целым, как родственные души, разделенные историей войн, предательства и ненависти — историей, длившейся сотни тысяч лет. Если бы ситуация не выглядела столь мучительной, она вызывала бы смех. Неужели наши отношения были изначально невозможными?
Я все еще надеялся, что могу защитить их от безжалостного мира.
К сожалению, ваш бедный друг Бобби Доллар не располагал свободным временем. На моих коленях лежало письмо с признанием самоубийцы. Все, что Хабари говорил Уолкеру, могло оказаться правдой. Но он не был обычным преподобным доктором. И он мог обмануть Уолкера — особенно если работал на Элигора (что при его почти магических способностях казалось вполне вероятным). Я уже выявил земельно-арендаторские связи между «волхвами» и великим князем — не совсем «дымившийся пистолет», но в такой игре любые совпадения вызывали у меня подозрения. Пути Небес и Ада были неисповедимыми, однако их пальцы орудовали везде и вовсе не случайно.
Несмотря на крамольные гипотезы, мне следовало проинформировать своих боссов. Вы можете считать меня отвратительным ангелом и сварливым работником, но я не был дураком. История Уолкера могла вскрыть некий план Оппозиции, предполагавший перехват всех человеческих душ после их смерти. Даже если этот замысел был не таким грандиозным, мне не хотелось скромничать и умалчивать о своей находке. Честь и долг могли прикрыть мою бесценную задницу, поэтому я решил как можно быстрее связаться с Небесами.
У меня и в мыслях не было рассказывать графине о своем расследовании. Просто мне хотелось что-то сделать с сердечным томлением, о котором я уже упоминал. Моя рука сама набрала номер для экстренного вызова. Возможно, я даже сболтнул бы ей о своих чувствах, но перед моим внутренним взором возник пугающий образ небесного трибунала. Содрогнувшись от зловещего вида мерцавших фигур, я оставил Каз скупое сообщение с просьбой о возможном разговоре. Затем, решив отчитаться перед начальством, я помчался через весь город к нашему офису.
Моя попытка дозвониться до Сэма не увенчалась успехом, но я получил сообщение его голосовой почты. Оставалось надеяться, что Монике и остальным коллегам не нужно было больше сидеть у его постели и отвечать на поступавшие звонки. Помимо всяческих тревог и опасений, я чувствовал стыд из-за того, что не мог навестить лучшего друга. Хотя, конечно, мне не следовало напрашиваться на неприятности. Я позвонил в «Циркуль» и поговорил с барменом Чико. К моему огромному облегчению, он сообщил, что Сэм пошел на поправку. Во всяком случае, ему не требовалось новое тело. Замена телесной оболочки была нелегким делом даже при самых удачных операциях — вы проходили через множество восстановительных процедур, которые занимали много времени. Кроме того, после смерти Лео на «небесном операционном столе» мы с моими коллегами не доверяли мастерам воскрешения.
— А где твои извинения? — спросил Чико, когда я попытался завершить разговор. — Тебя не интересует, что случилось с моим баром? Ты даже не хочешь поблагодарить меня за спасение твоей костлявой culo?
[39]
Я сражался за тебя, пока тот бешеный бычок превращал мой бар в развалины. А ты и словом об этом не обмолвился? Chupa mi verga, Доллар!
[40]
Чико считал себя мексиканцем — причем не только из-за внешности. Он думал, что у него мексиканская душа. Возможно, так оно и было, но я не знаю, как его идее о La Raza
[41]
удалось уцелеть после смерти и ангельской трансформации. С другой стороны, мне не хотелось спорить с сердитым владельцем автоматического дробовика. У него даже серебряные пули были особенными.
— Извини, друг. Что тут можно сказать? Я у тебя в долгу. Признаюсь, меня удивило, что ты оказался таким смельчаком.
— Я могу стать зверем, когда это нужно.
Его голос немного смягчился.
— По-любому мы неплохо постреляли. Береги себя, Бобби.
— Сделаю все, что смогу, hombre.
[42]
Я припарковал машину за квартал от редакторской стоянки — на тот случай, если люди Элигора по-прежнему рыскали вокруг нашего офиса. Зайдя во внутренний двор соседнего здания, я забрался на стену, отделявшую две территории. Стол Алисы стоял у окна. Она со скукой наблюдала за мной, словно за унылым клоуном на детской вечеринке. К тому моменту я вскарабкался на ограду и затем неуклюже упал, зацепившись штаниной за выступавший столбик.
— Мало упражняешься, Доллар, — сказала она, когда я, поднявшись по лестнице, ввалился в приемную комнату.
Пыхтя как паровоз, я сел в кресло и начал осматривать дыру, которая образовалась на моих штанах. Джинсы больше мне не подходили. Нужно было перебираться во что-то более крепкое — например, камуфляжный костюм или хаки тактических сил быстрого реагирования.
— Визиты к тебе, дорогая Алиса, превращают меня в сумасбродного романтика.
Она покачала головой:
— Побереги свою чушь для наивных девочек. Я тут купила в «Го-Го Буррито» несвежую чимичангу,
[43]
и теперь она просится обратно. Поэтому я скоро поеду домой. Что тебе нужно, Доллар?
— Хочу отправить пи-электронное письмо. То есть приватное. И я должен сделать это самостоятельно. Без лишних ушей.
Она обиженно приподняла брови.
— Какой ты деловой! Я вся трепещу при виде тебя! Хотя, наверное, это из-за тухлой чимичанги.
Она небрежно махнула рукой в сторону неприметной двери.
— Ты знаешь, где находится транслятор. Я закрою офис на внутренний замок, чтобы ты потом мог выйти. Только не спи там, бездельник!
— Я не бездомный!
— Ты им скоро станешь, если будешь шельмовать с отчетами и ночевать в каких-то забавных мотелях.
— Забавных? Между прочим, там тебя заставляют использовать мыло прошлых посетителей.
Она закатила глаза, покачала головой и вернулась к делам, которые должна была закончить перед своим уходом с работы.
Сэм всегда называл отправку приватных почтовых сообщений «паломничеством в Мекку». На самом деле вас не окружали при этом другие странники. Просто комната с транслятором напоминала не церковь в стиле барокко, с золотистыми облаками и гипсовыми херувимами, а пространство у большого каменного куба, к которому ходили исламские верующие. Маленькое помещение не имело окон. Из мебели здесь были только стандартный деревянный стол и стоявшее перед ним кресло. На столешнице лежал большой черный гроссбух, наподобие тех, которые можно увидеть в страховых конторах. На нем располагался куб из чистого хрусталя со сторонами в полтора квадратных фута. Я всегда считал его хрустальным, но, возможно, это была дешевая стекляшка, купленная в магазине с товарами домашнего интерьера. Я не удивился бы такому раскладу. Наше начальство — по крайней мере, здесь на земле — всегда больше заботилось не о внешнем виде вещей, а о том, чтобы они работали.
