Слава Богу, что он хотя бы так никогда не женился! Возвращаться домой к старой жене с этим новым, напечатанным на афишах лицом — чего уж тут хорошего! Но вот теперь, в этой новой ситуации, как ему узнать, смотрит ли женщина на него самого или на «Мейера Берковица» с цветного фото на журнальной обложке? Очень странно — в те долгие ночи в мемориальной часовне он воображал себе залы, полные девиц, вешающихся ему на шею, когда его пьесы получат признание, а теперь это было для него почти немыслимо — связать жизнь с кем-либо из знакомых ему женщин. Он вызвал в памяти их лица, и в каждом из них обнаружил расчетливость и жажду успеха. Все это его страшно утомляло. Прошло уже несколько месяцев с того времени, когда он в последний раз брался за перо. Что ему теперь нужно, так это снять квартирку где-нибудь в Верхнем Бронксе, среди людей, которые… Нет, его и в Бронксе узнают. Он взял еще одну порцию виски и отпил глоток. В желудке было пусто, и алкоголь сразу отозвался слезами. Он почувствовал, что его словно подняло в воздух, и он мирно завис над баром, подвешенный за шею.
Бармен, тощий человечек с тонкими усиками и едва заметными китайскими чертами лица, встал перед ним:
— Я прошу прощенье… Извинить меня?
Мейер Берковиц поднял взгляд и, не давая бармену продолжить, сказал:
— Я Мейер Берковиц.
— Ха! — Бармен ткнул себя длинным пальцем в лицо. — Я знаю. Я узнать вас! Вы были в «Тудэй шоу», точно?
— Точно.
Бармен посмотрел поверх головы Мейера на кого-то, появившегося сзади, показал на Мейера и бешено закивал. Потом, почему-то шепотом, сказал Мейеру на ухо:
— Босс приглашать вас что-то выпить за счет заведения.
Мейер обернулся и увидел китайца в темных очках, стоявшего возле кассы, — тот улыбался и делал приглашающие жесты в сторону широкого пространства бара. Мейер улыбнулся, кивнул с аристократическим изяществом — он видел, как это делают в кино, — повернулся снова к бармену и заказал еще порцию скотча, а сам быстро прикончил ту, что держал в руке. Как же все-таки милы все эти люди! И как они любят своих мастеров искусств. Черт побери, ребята, да это ж самая прекрасная страна в мире!
Он покачал в руке дармовой скотч; кубики льда в нем были вроде бы несколько прозрачнее, чем в том, за который он заплатил. Как это получается, что его собственный холодильник никогда не выдает таких прозрачных кубиков льда? Он смутно слышал, как позади него в ресторан входят еще люди. И без всякого предупреждения внезапно обнаружил, что за стойкой бара рядом с ним расположились еще три или четыре пары, а в обеденной части белые льняные скатерти словно ожили от движущихся над ними рук, тарелок, сигар. Он поднес часы к глазам. Еще не пьяная часть мозга зарегистрировала время. Сейчас он прикончит виски и потащится в «Павильон». Если б у него нашлась булавка, пристегнуть манжету рубашки…
— Извините.
Он повернулся на барном табурете и оказался лицом к лицу с маленьким человечком с очень светлой кожей, в сером клетчатом пальто и серой шляпе и в до блеска начищенных черных ботинках. Это был коротышка, весь округлый, и Мейер сообразил, что сам он тоже таких же размеров и даже того же возраста приблизительно, и тут ему вдруг померещилось, что он уже никогда не напишет ни единой пьесы.
Коротышка оказался человеком с хорошими манерами — это было ясно сразу, — манерами, свидетельствующими об определенных деньгах. Деньги проглядывали из того, как он держал паузу, из того, как сидело на нем пальто, из некоего невыразимо снисходительного выражения его глаз, и Мейер мгновенно представил себе такое же выражение в глазах его жены, тоже коротышки, завернутой в норку, дожидающейся мужа в нескольких шагах от них в сгрудившейся у стойки толпе.
После длинной паузы, в течение которой Мейер не произнес ни звука, коротышка спросил:
— Вы Мейер Берковиц?
— Совершенно верно, — ответил Мейер, и бурлящий в крови алкоголь заставил его жадно глотнуть воздуху.
— Вы меня не помните? — спросил коротышка, и левый уголок его красных губ искривила слабая улыбка.
Мейер попытался протрезветь. Ничего в этом округлом лице не вызывало в его памяти никаких откликов, но он сознавал, что вовсе не так уж пьян.
— Боюсь, что нет. А кто вы?
— Так вы меня не помните? — искренне удивился коротышка.
— Нет. Кто вы?
Мужчина отвел взгляд, не то чтобы раздосадованный, скорее просто не привыкший к тому, чтобы разъяснять, кто он такой; однако, проглотив гордость, снова посмотрел Мейеру в глаза и спросил:
— Неужели вы не помните Берни Гельфанда?
Все подозрения, что успели возникнуть у Мейера, молниеносно исчезли. Он явно знавал этого человека, где-то и когда-то. И почувствовал, что просто обязан вспомнить.
— Берни Гельфанд… Мне ужасно жаль, но я не помню, где мы с вами познакомились. Где это было?
— Я четыре года сидел рядом с вами на уроках английского в школе «ДеВитт Клинтон»!
Мозг Мейера уже давно наглухо закрыл все воспоминания о школьных годах. Но это имя — Берни Гельфанд — все же всколыхнуло опавшие листья в самом дальнем углу памяти.
— Я помню ваше имя, да, кажется, припоминаю.
— Да ладно вам, дружище, неужели вы и впрямь не помните Берни Гельфанда? С кудрявыми рыжими волосами? — С этими словами он приподнял серую фетровую шляпу и обнажил голый череп. Но в его глазах не было никакой иронии, они были явно обращены назад, в прошлое, в старшие классы школы, где были его пылающие рыжие волосы и его место рядом с Мейером Берковицем. Он снова надел шляпу.
— Простите меня, — сказал Мейер. — У меня отвратительная память. Но я помню ваше имя.
Гельфанд, явно расстроенный, может быть, даже рассерженный, но все еще пытающийся улыбаться и, несомненно, переполненный сентиментальными воспоминаниями и жгучим интересом, проговорил:
— Мы были лучшими друзьями.
Мейер умоляющим жестом положил руку на рукав серого пальто Гельфанда:
— Я в этом не сомневаюсь. Просто сейчас никак не могу вспомнить. Я хочу сказать, что вполне вам верю. — И он засмеялся.
Гельфанд, кажется, успокоился и кивнул.
— Вы не слишком изменились, вы знаете? Я имею в виду, если бы не борода, я бы вас сразу узнал, в ту же секунду.
— Да, конечно… — Мейер все же чувствовал, что чем-то его обидел, и поэтому послушно спросил: — Чем вы занимаетесь? — Он уже был готов слушать долгую историю успешной карьеры.
Гельфанду явно понравился этот вопрос, и он гордо поднял брови:
— Я занимаюсь производством подплечников.
В животе у Мейера забулькал смех: пальто Гельфанда и впрямь было здорово подбито на плечах ватой. Но он тут же вспомнил, что существует целая индустрия этих подплечников, и важность, какую Гельфанд придавал своей профессии, уничтожила всякие следы улыбки на лице Мейера.
