Все здесь были уверены в том, что имеется Некто, отлично знающий, что тут и где находится, и эта вера передавалась каждому новичку. Ученик слесаря-сборщика, оператор термической печи, сварщик, обрубщик; а также красильщики, плотники, сверлильщики, электрики, такелажники — сотни таких рабочих свободно могли потратить первые часы каждой своей смены, расспрашивая всякого встречного и поперечного, куда они должны явиться и где отметиться или в каком именно сухом доке стоит эсминец или авианосец, на котором он трудился прошлой ночью; всегда находилось немало и тех, кто проводил все двенадцать часов смены, разыскивая свою бригаду, но эта вера никогда не угасала. Некто непременно должен был знать, что тут должно происходить, хотя бы потому, что поврежденные боевые корабли все время притаскивали сюда на буксире с разных морей и океанов, и через несколько дней, недель, а иногда месяцев они выплывали отсюда и проходили под Бруклинским мостом, снова готовые сражаться с врагом. Конечно, было здесь и несколько тонко чувствующих людей, кто наблюдал за этими славными отплытиями и удивленно покачивал головой, поражаясь таинственному процессу, в результате которого их удалось отремонтировать, но подавляющее большинство принимало все как данность и даже ощущало некоторую гордость оттого, что и сами они некоторым образом были к тому причастны. Это напоминало игру в бейсбол, когда пять сотен людей одновременно выходят на поле и толпой, сметающей все на своем пути, устремляются за мячом, описывающим высокую дугу в небе, а потом его ловит кто-то в середине этой людской массы, кто-то, кого никто не знает, а в итоге игра мало-помалу и совершенно непонятно почему выигрывается.
Тони Калабрезе, слесарь-ремонтник первого разряда, был одним из тех, кто образовывал костяк рабочей силы предприятия, кто знал, куда следует явиться, как только минуешь турникет на входе в четыре часа пополудни. В «реальной жизни», как это обычно называется, он был слесарем-паропроводчиком в Бруклине, и его никогда не смущали ни толпы народу, ни морская пехота, сующая нос в его сандвичи, ни бесконечное ожидание, что было обычным явлением на любой верфи. Миновав турникет и сунув ленч-бокс обратно под мышку, заломив набок шапку, он пустился по ветру, выставив вперед сломанный нос, давая таким образом понять встречным, чтоб уступили дорогу. Ему было тепло и уютно в застегнутой на молнию шерстяной куртке и шерстяной рубашке, он шагал, твердо ставя ноги подобно медведю, кривоногий, с низкой посадкой, продукт обучения на строительстве небоскребов, ремонте пивоварен и восьмимесячного пребывания в городском отделе водоснабжения, пока там не обнаружили, что по вторникам, средам и пятницам он присылает вместо себя замену, а сам шляется на бега, чтоб подзаработать деньжат.
Впервые в жизни увидеть корабль вблизи Тони пришлось только полтора года назад; он никогда не испытывал никакого интереса к кораблям, равно как и к водопроводам, пивоварням или небоскребам. Работа всегда была для него проклятьем, несчастьем, тяжким бременем, которое вынужден тащить на себе женатый человек; это было то же самое, что потерять в стычке с букмекером передний зуб, выбитый в результате недоразумения. У него не было никаких сомнений насчет того, что собой представляет «хорошая жизнь», и ни единого дня не проходило у него без раздумий о такой жизни, теперь все более и более безнадежных, раз уж ему перевалило за сорок; под «хорошей жизнью» он имел в виду жизнь как у Синатры или Лучано
[49]
или хотя бы как у кого-то из местных политиков, тех, кто каждый день появлялся в хорошем костюме, кто никогда ни перед кем не пресмыкался, кто имел по две квартиры — одну для семьи, другую для мелких шалостей с девочками. Всю свою юность убил он на то, чтобы заполучить себе подобную жизнь, и ничего не добился. Гонял через канадскую границу грузовики со спиртным для бутлегеров
[50]
, один год даже пребывал «бойцом» в банде, потом пару месяцев собирал «дань» с членов профсоюза портовых рабочих — все это почти что приблизило его к нужному положению, к месту у власти, откуда он мог бы потом спокойно перебраться в офис или квартиру и руководить с помощью телефонов или сидя за столиком в ресторане.
Но в самый последний момент что-то в его схеме действий всегда не срабатывало, и он выкатывался обратно на улицу, возвращался к тяжелой работе с чеками по пятницам, и будущее оставалось все той же рутинной жвачкой без всякой надежды разбогатеть. Он понимал: у него просто не хватает мозгов. Если бы хватало, он не вкалывал бы на этой военно-морской верфи.
Лицо у него было круглое, как сковорода с дыркой посередине, довольно смешное лицо, особенно после того, как ему расплющили нос и выбили передний зуб. Шеи у него не было. За полтора года он поднялся до первого разряда, отчасти из-за того, что бригадиру, старине Чарли Мадду, нравилось время от времени получать телефончик очередной сговорчивой девицы, а Тони всегда мог его таким снабдить, а также потому, что Тони умел свободно читать чертежи, мог работать электросварщиком, обрубщиком, умел обращаться с газовой горелкой и вообще был способен своротить любое дело и довести его до конца, когда, как это нередко случалось, Чарли Мадду нужно было срочно отправить корабль опять на войну. В качестве слесаря-ремонтника первого разряда он часто получал трудные и сложные задания и мог при необходимости использовать любую из освоенных им разнообразных профессий, например, что-то заварить. Но он не был удовлетворен своим положением. Синатра вон рот откроет — ему уже платят штуку. Но гораздо важней было то, что приятельские отношения с Чарли Маддом обеспечивали ему работу на нижних палубах в холодную погоду и на верхней палубе, когда небо было ясным. Если он неважно себя чувствовал, всегда можно было дать знать Чарли и исчезнуть на всю ночь, спрятаться в каком-нибудь темном уголке и отлично выспаться. Но большую часть времени ему нравилось проводить за работой, особенно когда его спрашивали, как «сборщикам» осуществить ту или иную операцию, а те были не в состоянии определить нужный угол обрезки или точный размер детали, да и вообще считать умели только круглыми цифрами. Инструктаж он обычно начинал одним и тем же образом, и все, кто просил его о помощи, давно к такому привыкли. Он раскатывал синьку, тыкал пальцем в нужную линию или цифру и голосом, подсевшим от опустошенных без счета бутылок вина и выкуренных итальянских сигар, произносил: «Обрати внимание вот на это, дурья башка». Те, кто был не в состоянии выносить подобное унижение, никогда его о помощи уже не просили, а те, кто к нему обращался, заранее знали, что их наверняка мгновенно смешают с дерьмом, какими бы умниками они себя ни считали.
Но была в характере Тони и другая черта, которая проявлялась во время вынужденных перерывов в работе. До нападения японцев на Перл-Харбор на верфи работало около шести тысяч человек, сейчас их число приближалось к шестидесяти тысячам. И вполне естественно, все они иной раз скапливались в невообразимых количествах в одном помещении, а регламент ремонтных работ, которые должны всегда вестись поэтапно, не позволял большинству приняться за работу немедленно, но не допускал и их отсутствия. Начинался вынужденный перерыв. Случалось, сварщик не мог начать сварку, прежде чем обрубщик закончит срубать старый сварной шов, и вот он сидел и ждал вместе с помощником или напарником. Резчик не мог начать резать стальной лист, пока его помощник не подтянет вытяжной вентиляционный шланг, а тот не мог это сделать раньше, чем другой резчик, работающий в другом конце прохода, не закончит работу, вот он сидел и ждал; сверловщик не мог начать сверлить, пока разметчик не нанесет керном по стали метки для будущих отверстий, а тому было запрещено их наносить, пока электрики не сняли всю проводку на другой стороне переборки, которую он должен просверлить, вот он сидел и ждал. Единственным выходом из такой ситуации было сыграть в кости или дождаться, пока Тони начнет издеваться над всеми, передразнивая их повадки, или выберет себе новую жертву для насмешек и оскорблений и весь расплывется в улыбке, которая при наличии дыры в зубах неизменно вызывала у всей компании истерический хохот. После таких приступов веселья Тони всегда чувствовал себя подавленным — они напоминали ему о его неудачах, об отсутствии у него гордости, власти, качеств настоящего лидера. Лучано вряд ли стал бы паясничать в отсеке ремонтируемого крейсера, демонстрируя всем, каким глупым и смешным он может выглядеть с дырой во рту вместо зуба.
