– Тюльпанов, губернский секретарь. Вот,
привел убогую за советом по женской линии. Очень что-то мучается от месячных.
Не согласитесь осмотреть?
Несвицкая посмотрела на Соньку. Деловито
просила:
– Идиотка? Половую жизнь имеет? Она кто,
сожительница ваша?
– Да что вы! – в ужасе вскричал
Анисий. – Это сестра моя. Она с рождения такая.
– Платить можете? С тех, кто может, я
беру два рубля за осмотр.
– Заплачу с превеликим
удовольствием, – поспешил уверить Тюльпанов.
– Если с превеликим, то почему ко мне, а
не к лекарю или к профессору? Ладно, идемте в кабинет.
Пошла вперед быстрым, широким шагом. Анисий –
за ней, только Соньку за руку подхватил.
Линию поведения выстраивал на ходу.
С типажом никаких сомнений – классическая
«львица». Рекомендуемый подход – смущаться и мямлить. «Львицы» от этого
мягчеют.
Кабинетик у повивальной бабки оказался
маленький, опрятный, ничего лишнего: медицинское кресло, стол, стул. На столе
две брошюры – «О негигиеничности женского костюма», сочинение приват-доцента
акушерских и женских болезней А.Н.Соловьева, и «Записки Общества
распространения практических знаний между образованными женщинами».
На стене – рекламная афиша:
ДАМСКИЕ ГИГИЕНИЧЕСКИЕ ПОДУШКИ
Приготовлены из древесной сулемовой ваты.
Очень удобная повязка, с приспособленным
поясом, для ношения дамами во время болезненных периодов. Цена за дюжину
подушек 1 р. Цена за пояс от 40 к. до 1 р. 50 к.
Покровка, дом Егорова
Анисий вздохнул и начал мямлить:
– Я ведь почему решил обратиться именно к
вам, госпожа Несвицкая. Я, изволите ли видеть, наслышан, что вы обладаете самой
что ни на есть наивысшей квалификацией, хоть и пребываете в звании, совершенно
несообразном учености столь достойной особы… То есть, я вовсе ничего такого
против звания повивальной бабки… Я не в смысле принизить или, упаси Боже,
усомниться, я совсем наоборот…
Вроде бы отлично вышло и даже конфузливо
покраснеть получилось, но тут Несвицкая удивила: крепко взяла Анисия за плечи и
развернула лицом к свету.
– Ну-ка, ну-ка, это выражение глаз мне
знакомо. Никак господин филер? С выдумкой работать стали, и даже идиотку где-то
подобрали. Что вам еще от меня нужно? Что вы меня в покое никак не оставите? К
недозволенной практике придраться задумали? Так господин директор про нее знает.
И брезгливо оттолкнула. Тюльпанов потер плечи
– ну и хватка. Сонька испуганно прижалась к брату, захныкала. Анисий погладил
ее по голове:
– Ты что напугалась? Тетя шутит, играет.
Она добрая, она доктор… Елизавета Андреевна, вы на мой счет в заблуждении. Я
служу в канцелярии его сиятельства генерал-губернатора. На мелкой должности,
конечно. Так сказать, отставной козы младший барабанщик. Тюльпанов, губернский
секретарь. У меня и документ есть. Показать? Не нужно?
Робко развел руками, застенчиво улыбнулся.
Отлично! Несвицкой стало совестно, а это –
самое лучшее, чтоб «львицу» разговорить.
– Извините, мне всюду мерещится… Вы
должны понять…
Дрожащей рукой взяла со стола папиросу,
закурила – не сразу, с третьей спички. Вот тебе и железная докторша.
– Извините, что плохо о вас подумала.
Нервы ни к черту. Тут еще Ермолаева эта… Да, вы ведь спасли Ермолаеву, я
забыла… Я должна объясниться. Не знаю почему, но мне хочется, чтоб вы поняли…
Это вам потому хочется со мной объясниться,
сударыня, мысленно ответил ей Анисий, что вы – «львица», а я веду себя как
«зайчик». «Львицы» лучше всего сходятся именно с кроткими, беззащитными
«зайчиками». Психология, Лизавета Андревна.
Однако наряду с удовлетворением ощутил
Тюльпанов и некоторое нравственное неудобство – филер не филер, а все ж таки по
сыскной части, да и сестру-инвалидку для прикрытия взял. Права докторша.
Она быстро, в несколько затяжек выкурила
папиросу, зажгла вторую. Анисий ждал, жалобно хлопал ресницами.
– Курите. – Несвицкая подтолкнула
картонку с папиросами.
Вообще-то Тюльпанов не курил, но «львицы»
любят, когда у них идут на поводу, поэтому папироску он взял, втянул дым,
зашелся кашлем.
– Да, крепковаты, – кивнула
докторша. – Привычка. На Севере табак крепок, а без табака там летом
нельзя – комарье, мошка.
– Так вы с Севера? – наивно спросил
Анисий, неловко стряхивая пепел.
– Нет. Я родилась и выросла в Петербурге.
До семнадцати жила маменькиной дочкой. А в семнадцать лет за мной приехали на
пролетках люди в синих мундирах. Увезли от маменьки и посадили в каземат.
Несвицкая говорила отрывисто. Руки у нее
больше не дрожали, голос стал резким, глаза недобро сузились – но сердилась она
не на Тюльпанова, это было ясно.
Сонька села на стул, привалилась к стене и
засопела – сморило ее от впечатлений.
– За что же вас? – шепотом спросил
«зайчик».
– За то, что была знакома со студентом,
который однажды побывал в доме, где иногда собирались революционеры, –
горько усмехнулась Несвицкая. – Как раз перед тем было очередное покушение
на царя, так мели всех подряд. Пока разбирались, я два года в одиночке
просидела. Это в семнадцать-то лет. Как с ума не сошла, не знаю. А может, и
сошла… Потом выпустили. Только на всякий случай, чтоб не водила
предосудительных знакомств, выслали в административном порядке. В село
Заморенка Архангельской губернии. Под надзор властей. Так что не сердитесь на
мою подозрительность. У меня к синим мундирам отношение особенное.
– А где же вы медицину изучали? –
сочувственно покачав головой, спросил Анисий.
– Сначала в Заморенке, в земской
больнице. Надо же было на что-то жить, так я сестрой милосердия устроилась. И
поняла, что медицина – это для меня. Только в ней, пожалуй, и есть смысл… После
попала в Шотландию, училась на факультете. Первая женщина на хирургическом
отделении – там ведь женщинам тоже не больно дорогу дают. Из меня хороший
хирург вышел. Рука твердая, вида крови я с самого начала не боялась, да и
зрелище человеческих внутренностей мне не отвратительно. В нем, пожалуй, даже
есть своеобразная красота.
Анисий весь подобрался.
– И оперировать можете?
Она снисходительно улыбнулась:
– Могу и ампутацию произвести, и
полостную операцию, и опухоль удалить. А вместо этого уж который месяц… –
И зло махнула рукой.
Что «вместо этого»? Выпускаю гулящим кишки по
сараям?
