Предположительные мотивы?
Тюльпанов исподтишка разглядывал некрасивое,
даже грубое лицо Несвицкой. Болезненная ненависть к женскому телу? Очень
возможно. Причины: собственная физическая непривлекательность, личная
неустроенность, вынужденное исполнение нелюбимых акушерских обязанностей,
ежедневное лицезрение пациенток, у которых женская судьба сложилась счастливо.
Да мало ли. Не исключается и скрытое помешательство как следствие перенесенной
несправедливости и одиночного заключения в нежном возрасте.
– Ладно, давайте осмотрим вашу сестру.
Заболталась я что-то. Даже не похоже на меня.
Несвицкая сняла пенсне, устало потерла
сильными пальцами переносицу, потом зачем-то помассировала мочку, и мысли
Анисия естественным образом перенеслись к зловещему уху.
Как-то там шеф? Сумел ли вычислить отправителя
«бандерори»?
* * *
И опять вечер, благословенная тьма, укрывающая
меня своим бурым крылом. Иду вдоль железнодорожной насыпи. Странное волнение
теснит грудь.
Удивительно, до чего выбивает из колеи вид
знакомцев по прежней жизни. Они изменились, некоторые так даже до
неузнаваемости, а уж обо мне и говорить нечего.
Лезут воспоминания. Глупые, ненужные. Теперь
все другое.
У переезда, перед шлагбаумом –
девчонка-побирушка. Лет двенадцать-тринадцать. Трясется от холода, руки в
красных цыпках, ноги замотаны в какое-то тряпье. Ужасное, просто ужасное лицо:
гноящиеся глаза, растрескавшиеся губы, из носа течет. Несчастливое, уродливое
дитя человеческое.
Как такую не пожалеть? Да и это уродливое лицо
тоже можно сделать прекрасным. И делать-то ничего не нужно. Достаточно просто
открыть взорам его настоящую Красоту.
Иду за девочкой. Воспоминания больше не
тревожат.
Однокашники
5 апреля, великая среда, день и вечер
Отправив помощника на задание, Эраст Петрович
приготовился к сосредоточенному рассуждению. Задача представлялась непростой.
Тут не помешало бы внерациональное озарение, а значит, начинать следовало с
медитации.
Коллежский советник затворил дверь кабинета,
сел, скрестив ноги, на ковер и попытался отрешиться от каких бы то ни было
мыслей. Остановить взгляд, отключить слух. Закачаться на волнах Великой
Пустоты, откуда, как это уже не раз бывало, зазвучит поначалу едва слышный, а
потом все более отчетливый и под конец почти оглушающий звук истинности.
Прошло время. Потом перестало идти. Потом
исчезло вовсе. Изнутри, от живота вверх, стал неторопливо подниматься
прохладный покой, перед глазами заклубился золотистый туман, но тут огромные
часы, стоявшие в углу комнаты, всхрапнули и оглушительно отбили: бом-бом-бом-бом-бом!
Фандорин очнулся. Уже пять? Он сверил время по
брегету, ибо напольным часам доверять не следовало – и точно, они спешили на
двадцать минут.
Во второй раз погрузиться в медитацию
оказалось трудней. Эраст Петрович вспомнил, что как раз в пять часов пополудни,
он должен был принять участие в состязаниях Московского клуба
велосипедистов-любителей в пользу бедных вдов и сирот лиц военного ведомства. В
Манеже соревновались сильнейшие московские спортсмены, а также велосипедные
команды Гренадерского корпуса. У коллежского советника были неплохие шансы
вновь, как и в прошлом году, получить главный приз. Увы, не до состязаний.
Эраст Петрович прогнал неуместные мысли и стал
смотреть на бледно-лиловый узор обоев. Сейчас снова сгустится туман,
нарисованные ирисы колыхнут лепестками, заблагоухают, и придет сатори.
Что-то мешало. Туман будто сносило ветром,
дующим откуда-то слева. Там на столе, в лаковой коробочке, лежало отсеченное
ухо. Лежало и не давало о себе забыть.
Эраст Петрович с детства не выносил вида
истерзанной человеческой плоти. Казалось бы, пожил на свете достаточно,
навидался всяких ужасов, в войнах поучаствовал, а так и не научился равнодушно
смотреть на то, что люди вытворяют с себе подобными.
Поняв, что сегодня ирисы на обоях не
заблагоухают, Фандорин тяжело вздохнул. Раз не удалось пробудить интуицию,
оставалось полагаться на рацио.
Он сел к столу, взял лупу.
Начал с оберточной бумаги. Бумага как бумага,
в такую заворачивают что угодно. Не зацепиться.
Теперь надпись. Почерк крупный, неровный, с
небрежными окончаниями линий. Если приглядеться, заметны мельчайшие брызги
чернил – рука водила по бумаге слишком сильно. Вероятнее всего, писал мужчина в
расцвете лет. Возможно, неуравновешенный или нетрезвый. Но нельзя исключать и
женщину, склонную к аффектам и истерии. В этом смысле примечательны завитки на
буквах «о» и кокетливые крючочки над заглавным "Ф".
Самое существенное: на гимназических уроках
чистописания этак писать не обучают. Тут либо домашнее воспитание, что более
свойственно для особ женского пола, либо вообще отсутствие регулярного
образования. Однако же ни единой орфографической ошибки. Хм, есть над чем
подумать. Во всяком случае, надпись – это зацепка.
Далее – бархатная коробочка. В таких продают
дорогие запонки или брошки. Внутри монограмма: «А.Кузнецов, Камергерский
проезд». Ничего не дает. Большой ювелирный магазин, один из самых известных на
Москве. Можно, конечно, осведомиться, но вряд ли будет прок – надо полагать,
они таких коробочек в день не одну дюжину продают.
Атласная лента – ничего примечательного.
Гладкая, красная, такими любят заплетать косы цыганки или купеческие дочки в
праздничный день.
Пудреницу (из-под пудры «Клюзере № 6») Эраст
Петрович рассмотрел в лупу с особенным вниманием, держа за самый краешек.
Посыпал белым порошком вроде талька, и на гладкой лаковой поверхности
проступили многочисленные отпечатки пальцев. Коллежский советник аккуратно
промокнул их специальной тончайшей бумагой. В суде отпечатки пальцев уликой
считаться не будут, но все равно пригодится.
Только теперь Фандорин занялся бедным ухом.
Перво-наперво попытался представить, что оно не имеет никакого отношения к
человеку. Так, некий занятный предмет, который желает все про себя рассказать.
Предмет рассказал про себя Эрасту Петровичу
следующее.
Ухо принадлежало молодой женщине. Судя по
россыпи веснушек на обеих сторонах ушной раковины – рыжеволосой. Мочка
проколота, причем весьма небрежно: дырка широкая и продолговатая. Исходя из
этого, а также из того, что кожа сильно обветрена, можно заключить, что бывшая
владелица данного предмета, во-первых, носила волосы зачесанными кверху;
во-вторых, не принадлежала к числу привилегированных сословий; в-третьих, много
ходила по холоду с непокрытой головой. Последнее обстоятельство особенно
примечательно. С непокрытой головой по улице, даже и в холодное время года, как
известно, ходят уличные девки. Это и является одной из примет их ремесла.
