Поднялись по широкой мраморной лестнице. Лакеи
в малиновых ливреях распахнули высокие раззолоченные двери, и Фандорин увидел
просторную залу, сплошь уставленную пальмами, магнолиями и еще какими-то
экзотическими растениями в кадках. Последняя европейская мода – устраивать из
гостиной подобие джунглей. «Висячие сады Семирамиды» называется. Только очень
богатым по карману.
Меж райских кущ вольготно расположились гости
– все, как Захаров, в черных фраках и белых галстуках. Эраст Петрович был одет
не без щегольства – в бежевый американский пиджак, лимонную с разводами
жилетку, отличного покроя брюки с несминаемыми стрелками, однако же
почувствовал себя среди этого черно-белого собрания каким-то ряженым. Хорош
Захаров, мог бы предупредить, каким именно образом он намерен переодеться.
Впрочем, приди Фандорин во фраке, затеряться
среди гостей ему все равно бы не удалось, потому что было их немного – пожалуй,
с дюжину. В основном господа приличного и даже благообразного вида, хоть и
вовсе не старые – лет около тридцати или, может, немногим больше. Лица
разгоряченные, раскрасневшиеся от вина, а у некоторых даже несколько ошалевшие
– видно, что для них этакое веселье в диковину. В противоположном конце залы
виднелись еще одни раззолоченные двери, затворенные. Из-за них доносился звон
посуды и звуки спевки цыганского хора. По всему видно, там готовился банкет.
Вновь прибывшие угодили в самый разгар речи,
которую произносил лысоватый господин с брюшком и в золотом пенсне.
– Зензинов, первым учеником был. Уже
ординарный профессор, – шепнул Захаров, как показалось, с завистью.
– …Только и вспомнишь о былых проказах,
что в эти памятные дни. Тогда, семь лет назад, тоже ведь на Страстную пришлось,
как нынче. – Ординарный профессор отчего-то приумолк, горько тряхнул
головой. – Как говорится, кто старое помянет – глаз вон, а кто забудет –
тому оба. И еще говорится: все перемелется – мука будет. Мука и вышла.
Постарели, обрюзгли, жирком заросли. Спасибо хоть Кузьма все такой же шелапут,
и нас, скучных эскулапов, изредка бередит!
Тут все засмеялись, загалдели, оборотясь к
статному мужчине, что сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и пил вино из
огромного кубка. Очевидно, это и был Кузьма Бурылин. Умное, желчное лицо
татарского типа – широкое, скуластое, с упрямым подбородком. Волосы черные,
коротко стрижены, торчат бобриком.
– Кому мука, а кому мука, – громко
сказал какой-то длинноволосый, с испитым лицом, непохожий на других. Он тоже
был во фраке, только явно с чужого плеча, а вместо крахмальной рубашки на
длинноволосом была несомненная манишка. – Ты-то, Зензинов, сухой из воды
вылез. Как же, любимчик начальства. Другим меньше повезло. Томберг в белую
горячку впал, Стенич, говорят, умом тронулся, Соцкий в арестантах сгнил. Он,
покойник, мне в последнее время повсюду мерещится. Вот и вчера…
– Томберг спился, Стенич свихнулся,
Соцкий подох, а Захаров вместо хирурга полицейским трупорезом заделался, –
бесцеремонно прервал говорившего хозяин, глядя, впрочем, не на Захарова, а на
Эраста Петровича, и с особенным, недобрым вниманием.
– Ты кого это привез, Егорка, английская
твоя морда? Что-то не припомню этакого хлюста среди нашей медицийской братии.
Эксперт, иуда, демонстративно отодвинулся от
коллежского советника и как ни в чем не бывало объявил:
– А это, господа, Эраст Петрович
Фандорин, особа в некоторых кругах хорошо известная. Состоит при
генерал-губернаторе для особо важных сыскных дел. Просил, чтоб я непременно
привел его сюда. Отказать не мог – высокое начальство. В общем, прошу любить и
жаловать.
Корпоранты возмущенно загудели. Кто-то
вскочил, кто-то язвительно захлопал.
– Черт знает что!
– Эти господа совсем распоясались!
– А с виду не скажешь, что сыскной.
Эти и прочие подобные замечания, несшиеся со
всех сторон, заставили Эраста Петровича побледнеть и прищуриться. Дело
принимало неприятный оборот. Фандорин пристально взглянул на коварного
эксперта, но сказать ему ничего не успел – хозяин дома в два шага подлетел к
незваному гостю и взял за плечи. Хватка у Кузьмы Саввича оказалась богатырская,
не пошевельнешься.
– А у меня дома одно начальство – Кузьма
Бурылин, – рявкнул миллионщик. – Ко мне без приглашения не ходят, да
еще сыскные. А уж кто пожаловал – впредь заречется.
– Кузьма, помнишь у графа
Толстого? – крикнул длинноволосый. – Как там квартального-то на
медведе в речку спустили! Давай и этого франта прокатим! И Потапычу полезно, он
у тебя какой-то снулый.
Бурылин запрокинул голову и зычно
расхохотался.
– Ох, Филька, запьянцовская душа, за то
тебя и ценю, что фантазию имеешь. Эй! Потапыча сюда!
Некоторые из гостей, еще не совсем охмелевшие,
принялись было урезонивать хозяина, но двое ражих лакеев уж вели из столовой на
цепи косматого медведя в наморднике. Мишка обиженно взрыкивал, идти не хотел,
все норовил сесть на пол, и лакеи тащили его волоком, только когти скрипели по
зеркальному паркету. Грохнулась на пол опрокинутая кадка с пальмой, полетели
комья земли.
– Это уж чересчур! Кузьма! – воззвал
Зензинов. – Мы ведь не мальчишки, как раньше. У тебя будут неприятности! В
конце концов я уйду, если ты не прекратишь!
– В самом деле, – поддержал
ординарного профессора еще кто-то благоразумный. – Выйдет скандал, а это
уж ни к чему.
– Ну и катитесь к черту! – гаркнул
Бурылин. – Только знайте, клистирные трубки, что я на всю ночь заведение
мадам Жоли заангажировал. Без вас поедем.
После этих слов голоса протеста разом умолкли.
Эраст Петрович стоял смирно. Ни слова не
говорил и не делал ни малейшей попытки высвободиться. Его синие глаза взирали
на расходившегося купчину безо всякого выражения.
Хозяин деловито приказал лакеям:
– Разверните-ка Потапыча спиной, чтоб не
окарябал сыскного. Веревку принесли? Повернись спиной и ты, казенная душа.
Афоня, Потапыч плавать-то умеет?
– А как же, Кузьма Саввич. Летом на даче
очень даже любит покултыхаться, – весело ответил чубатый лакей.
– Вот сейчас и покултыхается. Холодна,
поди, апрельская водица. Ну, что уперся! – прикрикнул Бурылин на
коллежского советника. – Поворачивайся!
Он изо всех сил вцепился в плечи Эраста
Петровича, пытаясь развернуть его спиной, но тот не сдвинулся ни на вершок,
будто был высечен из камня. Бурылин навалился всей силищей. Лицо побагровело,
на лбу вздулись жилы. Фандорин смотрел на хозяина дома все так же спокойно,
только в уголках рта наметилась легкая усмешка.
