Зато Ижицын был сама энергия. Под его личным
присмотром в прозекторскую внесли дополнительные столы, так что получилось их
общим счетом тринадцать. Двое могильщиков, сторож и городовые приволокли из
ледника на носилках три опознанных трупа и десять безымянных, среди которых
была и малолетняя бродяжка. Следователь несколько раз велел перекладывать тела
то так, то этак – добивался максимального зрительного эффекта. Анисий только
ежился, когда из соседнего помещения через закрытую дверь доносился
пронзительный командный тенорок Ижицына:
– Куда стол двигаешь, дура!? «Покоем» я
сказал, «покоем»!
Или того хуже:
– Не так, не так! Брюхо ей пошире
распахни! Ну и что, что смерзлось, а ты заступом, заступом! Вот теперь хорошо.
Задержанных доставили в третьем часу
пополудни: каждого в отдельной пролетке под конвоем.
Тюльпанов видел в окно, как сначала в морг
провели круглолицего, плечистого мужчину в мятом черном фраке и съехавшем на
сторону белом галстуке – надо полагать, это и был фабрикант Бурылин, так и не
попавший домой после вчерашнего задержания. Минут через десять привезли
Стенича. Он был в белом халате (видно, прямо из лечебницы) и затравленно
озирался по сторонам. Вскоре прибыла и Несвицкая. Она шла меж двух жандармов, расправив
плечи и подняв голову. Лицо повивальной бабки было искажено от ненависти.
Скрипнула дверь, в кабинет заглянул Ижицын.
Лицо возбужденное, пылающее – ну чисто театральный антрепренер перед премьерой.
– Они, голубчики, пока в конторе
дожидаются, под присмотром, – сообщил он Анисию. – Загляните-ка,
хорошо ли.
Тюльпанов вяло поднялся, вышел в анатомический
театр.
В середине обширной комнаты было пустое
пространство, с трех сторон окруженное столами. На каждом – прикрытый брезентом
труп. За столами, вдоль стены – жандармы, городовые, могильщики, сторож: по
одному на два покойника. У крайнего стола на простом деревянном стуле сидел
Захаров в своем всегдашнем фартуке и с неизменной трубкой в зубах. Лицо у эксперта
было скучливое, даже сонное. Сзади и чуть сбоку торчал Грумов, будто супруга
при благоверном на мещанской фотокарточке, только что руку на плече у Захарова
не держал. Вид у ассистента был пришибленный – очевидно не привык тихий человек
к подобному столпотворению в этом царстве безмолвия. Пахло дезинфектантом, но
сквозь резкий химический запах настойчиво потягивало сладковатым смрадом
разложения. Сбоку на отдельном столике лежала стопка бумажных пакетов. Все
предусмотрел обстоятельный Леонтий Андреевич – ну как вырвет кого.
– Здесь буду я, – показал
Ижицын. – Здесь они. По моей команде эти семеро возьмутся правой рукой за
одно покрывало, левой рукой за другое, и сдернут. Зрелище исключительное. Скоро
сами увидите. И носом, носом их, мерзавцев, туда, в самую кашу. Уверен, что у
преступника нервы не выдержат. Или выдержат? – вдруг встревожился
следователь, скептически оглядывая мизансцену.
– Не выдержат, – мрачно ответил
Анисий. – Причем у всех троих.
Он встретился глазами с Пахоменкой, и тот
украдкой подмигнул: не журысь, мол, хлопчик, про мозолю помни.
– Заводи! – гаркнул Ижицын,
оборотясь к двери, поспешно отбежал в самую середину комнаты и встал в позу
непреклонной суровости: руки скрещены на груди, одна нога выставлена вперед,
узкий подбородок выпячен, брови насуплены.
Ввели задержанных. Стенич сразу уставился на
страшные брезентовые саваны и вжал голову в плечи. Анисия и прочих, кажется,
даже не заметил. Зато Несвицкую столы не заинтересовали вовсе. Она оглядела
присутствующих, задержала взгляд на Тюльпанове и презрительно усмехнулась.
Анисий мучительно покраснел. Купец встал подле столика с бумажными пакетами,
оперся на него рукой и принялся с любопытством вертеть головой. Захарову
подмигнул. Тот сдержанно кивнул.
– Я человек прямой, – сухим,
пронзительным голосом начал Ижицын, чеканя каждое слово. – И потому ходить
вокруг да около не стану. В последние месяцы в Москве произошел ряд чудовищных
убийств. Следственным инстанциям доподлинно известно, что эти преступления
совершены одним из вас троих. Я сейчас покажу вам кое-что интересное и загляну
в душу каждому. Я опытный сыскной волк, меня не проведешь. До сих пор убийца
видел дело своих рук только ночью, находясь во власти безумия. А теперь
полюбуйтесь, как это выглядит при свете дня. Давай!
Он махнул рукой, и саваны словно сами собой
сползли на пол. Линьков, правда, немножко подпортил эффект – дернул слишком
резко, и брезент зацепился за голову покойницы. Мертвая голова деревянно
стукнулась о поверхность стола.
Зрелище и в самом деле было хоть куда. Анисий
пожалел, что вовремя не отвернулся, а теперь уж было поздно. Он прижался спиной
к стене, три раза глубоко вдохнул и выдохнул – вроде отпустило.
Ижицын на трупы не смотрел. Так и впился
глазами в подозреваемых, рывками переводя взгляд: Стенич, Несвицкая, Бурылин;
Стенич, Несвицкая, Бурылин. И снова, и снова.
Анисий заметил, как у старшего городового
Приблудько, стоявшего с неподвижным, будто каменным лицом, мелко дрожат кончики
нафабренных усов. Линьков стоял, зажмурив глаза, и шевелил губами – видно, молился.
У могильщиков рожи были скучающие – эти навидались на своей грубой службе
всякого. Сторож Пахоменко смотрел на мертвых грустно и участливо. Встретился
глазами с Анисием и еле заметно качнул головой, что, верно, означало: «Эх,
люди, люди, и что вы только над собой творите». От этого простого,
человеческого движения Тюльпанов окончательно пришел в себя. На подозреваемых
смотри, приказал он себе. Бери пример с Ижицына.
Вот стоит бывший студент и бывший сумасшедший
Стенич, с хрустом ломает тонкие пальцы, на лбу крупные капли пота. Можно
поручиться, что холодного. Подозрительно? Еще бы!
А другой бывший студент, отрезатель ушей
Бурылин, напротив, что-то уж больно спокоен: на лице блуждает глумливая
улыбочка, глазки поигрывают нехорошими огоньками. Да только притворяется
миллионщик, что все ему нипочем – взял зачем-то со столика бумажный пакет,
прижимает к груди. Это называется «непроизвольная реакция», шеф учил на нее в
первую очередь внимание обращать. Этакий прожигатель жизни как Бурылин от
пресыщенности вполне мог возжаждать новых, острых ощущений.
Теперь железная женщина Несвицкая, бывшая
тюремная затворница, полюбившая в своем Эдинбурге хирургические операции.
Незаурядная особа, просто не знаешь, на что такая способна и чего от нее можно
ожидать. Вон как глазами-то высверкивает.
Тут «незаурядная особа» немедленно
подтвердила, что, действительно, способна на непредсказуемые поступки.
Ее звенящий голос нарушил могильную тишину:
