– Когда любишь, не про себя думаешь. А я
Эраста Петровича люблю. Потому что красивы очень.
– Это уж да, – кивнул
Тюльпанов. – Красавец, каких мало.
– Я не о том. Телесная красота, она
непрочная. Оспа какая или ожог, и нет ее. Вон в прошлый год, как в Англии жили,
в соседнем доме пожар был. Эраст Петрович полез щенка из огня вытаскивать, да и
опалился. Платье обгорело, волосы. На щеке волдырь, брови-ресницы пообсыпались.
Куда как нехорош стал. А могло и вовсе лицо сгореть. Только настоящая красота
не в лице. А Эраст Петрович, он красивый.
Это последнее слово Ангелина произнесла с
особенным выражением, и Анисий понял, что она имеет в виду.
– Только боюсь я за него. Сила ему дана
большая, а большая сила – великое искушение. Мне бы вот в церкви сейчас быть,
чистый четверг нынче, Тайной Вечери поминование, а я, грешница, и положенных
молитв читать не могу. Все за него, за Эраста Петровича Спасителя прошу. Уберег
бы его Господь – и от людской злобы, а еще более от гордости душепогубительной.
При этих словах Анисий взглянул на часы.
Сказал озабоченно:
– Я, признаться, больше насчет людской
злобы тревожусь. Вон уж второй час пополуночи, а его все нет. Спасибо за угощение,
Ангелина Самсоновна, пойду я. Если Эраст Петрович появится, уж пошлите за мной
– очень прошу.
Тюльпанов шел обратно, думал об услышанном. На
Малой Никитской, под газовым фонарем, подлетела к нему разбитная девица – в
черных волосах широкая лента, глаза накрашены, щеки нарумянены.
– Приятного вам вечера, антиресный
кавалер. Не пожелаете ли девушку водкой-ликёром угостить? – Поиграла
насурьмленными бровями, жарко прошептала. – А уж я бы тебя, красавчика,
отблагодарила. Так бы осчастливила, что век бы помнил…
Ёкнуло у Тюльпанова где-то в самой глубине
естества. Недурна собой была гулящая, очень даже недурна. Но с последнего
грехопадения, на масленой, окончательно зарекся Анисий от продажной любви.
Скверно потом, совестно. Жениться бы, да Соньку куда денешь?
Анисий сказал с отеческой строгостью:
– Поменьше шлялась бы в ночное время. Не
ровен час, налетишь на какого-нибудь душегуба полоумного с ножиком.
Однако разбитная девица нисколько не
растрогалась.
– Ишь, заботливый, – фыркнула
она. – Небось не зарежут. Мы под присмотром – дролечка приглядывает.
И точно, на той стороне улицы, в тени виднелся
силуэт. Поняв, что замечен, «кот» неспешно, враскачечку подошел. Шикарный был
«котище»: бобровая шапка спущена на глаза, шуба залихватски распахнута,
белоснежное кашне в пол лица и гамаши тоже белые.
Заговорил с ленцой, блеснула золотая фикса:
– Я, сударь, извиняюсь. Вы или берите
барышню, или идите себе куда шли. Неча трудовой девушке время отымать.
Девка смотрела на своего покровителя с
обожанием, и это разозлило Тюльпанова еще больше, чем наглость сутенера.
– Ты мне поуказывай! – засердился
Анисий. – Я тебя живо в участок доставлю.
«Кот» быстро двинул головой влево-вправо,
увидел, что улица пуста, и, еще ленивей, с угрозой, осведомился:
– А доставлялка не обломается?
– Ах вот ты как!
Одной рукой Анисий схватил мерзавца за рукав,
другой рванул из кармана свисток. За углом, на Тверском, пост городового. Да и
до Жандармского управления рукой подать.
– Бежи, Инеска, я сам! – приказал
золотозубый.
Девка тут же подобрала юбки и припустила со
всех ног, а зарвавшийся «кот» сказал голосом Эраста Петровича:
– Ну будет дудеть-то, Тюльпанов. Уши от
вас з-заложило.
Пыхтя и звеня сбруей, бежал городовой, Семен
Лукич.
Шеф сунул ему полтинник:
– Молодец, быстро бегаешь.
Семен Лукич монету у подозрительного человека
не взял, вопросительно взглянул на Анисия.
– Да-да, Сычов, иди, братец, –
смущенно сказал Тюльпанов. – Извини, что зря обеспокоил.
Только тогда Семен Лукич взял полтинник,
почтительнейшим образом откозырял и отбыл обратно к месту службы.
– Что Ангелина, не спит? – спросил
Эраст Петрович, поглядев на освещенные окна флигеля.
– Нет, вас дожидается.
– Тогда, если не возражаете, немного прогуляемся
и п-потолкуем.
– Шеф, что это за маскарад? В записке
было сказано, что вы попробуете зайти с противоположного конца. С какого такого
«противоположного»?
Фандорин покосился на помощника с явным
неодобрением.
– Плохо соображаете, Тюльпанов. «С противоположного
конца» означает со стороны жертв Потрошителя. Я п-предположил, что женщины
легкого поведения, к которым наш фигурант, кажется, испытывает особенную
ненависть, могут знать то, чего не знаем мы. Допустим, видели кого-то
подозрительного, что-то слышали, о чем-то д-догадываются. Вот и решил провести
разведку. С полицейским или с чиновником эта публика откровенничать не станет,
поэтому я выбрал наиболее подходящий камуфляж. Д-должен признаться, что в
качестве «кота» имел определенный успех, – скромно присовокупил Эраст
Петрович. – Несколько падших созданий вызвались перейти под мое
покровительство, что вызвало неудовольствие со стороны конкурентов, Слепня,
Казбека и Жеребчика.
Успеху шефа на сутенерском поприще Анисий
нисколько не удивился – писаный красавчик, да еще при полном
хитровско-грачевском шике. Вслух же спросил:
– Есть ли результат?
– Кое-что имеется, – весело ответил
Фандорин. – Мамзель Инеска, чары которой, по-моему, оставили вас не
в-вполне равнодушным, рассказала мне занятную историю. Месяца полтора назад,
вечером, к ней подошел какой-то человек и произнес странные слова: «Какой у
тебя несчастный вид. Пойдем со мной, я тебя обрадую». Но Инеска, будучи
д-девушкой здравомыслящей, с ним не пошла, потому что заметила, как, подходя,
он прячет что-то за спину, и это что-то сверкнуло под луной. И вроде бы еще с
какой-то девицей, не то Глашкой, не то Дашкой, был похожий случай. Там даже
кровь пролилась, но до убийства не дошло. Я надеюсь эту Глашку-Дашку разыскать.
– Это наверняка он, Потрошитель! –
воскликнул Анисий в возбуждении. – Как он выглядел? Что рассказывает ваша
свидетельница?
– В том-то и штука, что Инеска его не
разглядела. Лицо человека было в тени, и она запомнила только голос. Говорит,
мягкий, тихий, вежливый. Будто к-кошка мурлычет.
– А рост? Одежда?
