Коллежский советник легко взбежал на крыльцо
захаровского флигеля, потянул дверь. Не подалась – заперта на ключ.
Лялин покачал головой – обстоятельный человек
доктор Захаров, аккуратный. Даже при поспешном бегстве не забыл дверь запереть.
Этакий глупых следов и зацепок не оставит.
Фандорин, не оборачиваясь, щелкнул пальцами, и
старший агент понял без слов. Достал из кармана набор отмычек, минутку повертел
туда-сюда нужной длины крючочком, дверь и открылась.
Начальство стремительно прошло по комнатам,
бросая на ходу короткие распоряжения, причем обычное легкое заикание куда-то
подевалось, будто никогда его и не бывало:
– Проверить одежду в платяном шкапу.
Переписать. Восстановить, чего не хватает… Все медицинские инструменты, в
особенности хирургические туда, на стол… В коридоре был половик – вон
прямоугольное пятно на полу. Куда подевался? Найти!… Это что, кабинет? Все
бумаги собрать. Обращать сугубое внимание на клочки и обрывки.
Лялин огляделся по сторонам и никаких обрывков
не заметил. В кабинете наблюдался совершеннейший порядок. Агент снова подивился
крепости нервов беглого доктора. Как чистенько все прибрал, будто готовился
гостей принимать. Какие уж тут клочки.
Но в это время коллежский советник нагнулся и
поднял из-под стула мятый кусочек бумаги. Разгладил, прочел, сунул Лялину.
– Приобщить.
На бумажке всего два слова:
более молчать
– Приступайте к обыску, – приказал
Фандорин и вышел на улицу.
Минут через пять, распределив между агентами
сектора досмотра, Лялин выглянул в окно и увидел, что коллежский советник и легавая
Муся ползают по кустам. Ветки там были обломаны, земля утоптана. Надо полагать,
именно здесь покойный Тюльпанов схватился с преступником. Лялин вздохнул,
перекрестился и приступил к простукиванию стен в спальне.
Обыск дал мало интересного.
Стопку писем на английском языке – видно, от
захаровских родственников – Фандорин наскоро просмотрел, но читать не стал,
обращал внимание только на числа. Что-то записал в блокнот, но вслух ничего не
сказал.
Отличился агент Сысуев, нашел в кабинете под
диваном еще один клочок, побольше первого, но с надписью еще менее
вразумительной:
бражения корпоративной чести и сочувствие к
старому тов
Эта невнятица коллежского советника почему-то
очень заинтересовала. С вниманием отнесся он и к револьверу системы «кольт»,
обнаруженному в ящике письменного стола. Револьвер был заряжен, причем совсем
недавно – на барабане и рукоятке просматривались следы свежей смазки. Что ж
Захаров его с собой-то не взял, удивился Лялин. Забыл, что ли? Или нарочно
оставил? А почему?
Муся опозорилась. Поначалу, невзирая на
слякоть, довольно прытко ринулась по запаху, но здесь из-за ограды вылетел
здоровенный лохматый кобелина и залаял так свирепо, что Муся присела на задние
лапы, попятилась назад и стронуть ее с места после этого оказалось невозможно.
Кобеля сторож обратно на цепь посадил, но из Муси уже весь кураж ушел. Нюхастые
собаки нервные, у них все на настроении.
– Кто из них кто? – спросил
Фандорин, показывая в окно на служителей.
Лялин стал докладывать:
– Толстый в фуражке – смотритель. Живет
за пределами кладбища, к работе полицейского морга касательства не имеет. Вчера
ушел в половине шестого, а пришел утром, за четверть часа до вашего прибытия.
Длинный, чахоточный – ассистент Захарова, фамилия его Грумов. Тоже недавно
прибыл из дома. С опущенной головой – сторож. Остальные двое – рабочие. Могилы
роют, ограду чинят, мусор выносят и прочее. Сторож и рабочие живут здесь же,
при кладбище и могли что-то слышать. Но подробного допроса мы не производили,
не было велено.
Со служителями коллежский советник беседовал
сам.
Вызвал в дом, первым делом показал «кольт»:
– Узнаете?
Ассистент Грумов и сторож Пахоменко показали
(Лялин карандашом записывал в протоколе), что револьвер им знаком – видели его
или точно такой же у доктора. А могильщик Кульков добавил, что вблизи
«левольверта» не видал, но зато в прошлый месяц ходил смотреть, как «дохтур»
палит по грачам, и очень у него исправно выходило: как ни стрельнет, так от
грачей только перья летят.
Минувшей ночью три выстрела, произведенных
губернским секретарем Тюльпановым, слышали сторож Пахоменко и рабочий Хрюкин.
Кульков спал пьяный и от шума не проснулся.
Слышавшие стрельбу сказали, что выходить
наружу забоялись – мало ли кто шалит по ночному времени, да и криков о помощи
вроде не слыхать было. Вскоре после этого Хрюкин снова уснул, а Пахоменко
бодрствовал. По его словам, вскорости после пальбы громко хлопнула дверь и
кто-то быстро прошел к воротам.
– Что, прислушивались? – спросил
сторожа Фандорин.
– А як же, – ответил тот. – Палили
ж. Да и погано я сплю по ночам. Думы разные в голову лезут. До самого светочка
все ворочался. Кажите, пан генерал, неужто хлопчик тый молоденький и вправду
преставился? Такой востроглазенький був, и к простым людынам ласков.
Про коллежского советника было известно, что с
нижестоящими он всегда вежлив и мягок, однако нынче Лялин его прямо не узнавал.
На трогательные слова сторожа чиновник ничего не ответил, да и к ночным думам
Пахоменки ни малейшего интереса не проявил. Резко отвернулся, бросил свидетелям
через плечо:
– Идите. С кладбища никому не отлучаться.
Можете понадобиться. А вы, Грумов, извольте остаться.
Ну и ну, словно подменили человека.
Испуганно захлопавшего глазами ассистента
Фандорин спросил:
– Чем занимался Захаров вчера вечером? И
поподробнее.
Грумов виновато развел руками:
– Не могу знать. Егор Виллемович вчера
были очень не в духе, все ругались, а после обеда велели мне домой уходить. Я и
ушел. Даже не попрощались – он в кабинете у себя заперся.
– «После обеда» это в котором часу?
– В четвертом-с.
– «В четвертом-с», – повторил
коллежский советник, почему-то покачал головой и, повидимости, утратил к
чахоточному ассистенту всякий интерес. – Идите.
Лялин подошел к коллежскому советнику,
деликатно покашлял.
– Я тут словесный портрет Захарова
набросал. Не угодно ли посмотреть?
Даже не глянул подмененный Фандорин на
превосходно выполненное описание, отмахнулся. Довольно обидно было наблюдать
такое неуважение к служебному рвению.
