– Всё, – резко сказал
чиновник. – Больше никого допрашивать не нужно. Вы, Лялин, отправляйтесь в
больницу «Утоли мои печали» что в Лефортове и доставьте ко мне на Тверскую
милосердного брата Стенича. А Сысуев пусть едет на Якиманскую набережную и
привезет фабриканта Бурылина. Срочно.
– Но как же насчет словесного портрета
Захарова? – спросил Лялин, дрогнув голосом. – Ведь, я чай, в розыск
объявлять будем?
– Не будем, – рассеянно ответил
Фандорин, оставив бывалого агента в полном недоумении, и быстро зашагал к
своему чудесному экипажу.
* * *
В кабинете на Тверской коллежского советника
дожидался Ведищев.
– Последний день, – строго сказал
долгоруковский «серый кардинал» вместо приветствия. – Надо сыскать
англичанца этого полоумного. Сыскать и честь по чести доложить. Иначе сами
знаете.
– А вы-то, Фрол Григорьевич, откуда про
Захарова знаете? – не особенно, впрочем, удивившись, спросил Фандорин.
– Ведищев все, что на Москве происходит,
знает.
– Надо было тогда и вас в список
подозреваемых включить. Вы ведь его сиятельству банки ставите и даже кровь
отворяете? Стало быть, занятия медициной для вас не внове.
Шутка, однако, была произнесена голосом
тусклым, и видно было, что думает чиновник о чем-то совсем ином.
– Анисий-то, а? – вздохнул
Ведищев. – Вот уж беда так беда. Толковый он был, недомерок. По всему
должен был высоко взлететь.
– Шли бы вы себе, Фрол
Григорьевич, – сказал на это коллежский советник, явно не расположенный
сегодня предаваться чувствительности.
Камердинер обиженно насупил сивые брови и
перешел на официальный тон:
– Мне, ваше высокоблагородие, велено
передать, что граф-министр нынче утром отбыли в Питер в сильном неудовольствии
и перед отъездом очень грозились. А также велено выяснить, скоро ли следствию
конец.
– Скоро. Передайте его сиятельству, что
мне осталось провести два допроса, получить одну телеграфную депешу и совершить
небольшую вылазку.
– Эраст Петрович, Христом-Богом, к
завтрему-то управитесь? – моляще спросил Ведищев. – Пропадем же все…
На вопрос Фандорин ответить не успел, потому
что в дверь постучали, и дежурный адъютант доложил:
– Доставлены задержанные Стенич и
Бурылин. Содержатся в разных комнатах, как велено.
– Сначала Стенича, – приказал
офицеру чиновник, а камердинеру показал подбородком в сторону выхода. –
Вот и первый допрос. Всё, Фрол Григорьевич, подите, некогда.
Старик покладисто кивнул плешивой башкой и
заковылял к выходу. В дверях столкнулся с диковатого вида человеком – патлатым,
дерганым, худющим, однако пялиться на него не стал. Споро зашаркал войлочными
подошвами по коридору, свернул за угол, открыл ключом кладовку.
Кладовка оказалась не простая, а с неприметной
дверкой в самом дальнем углу. Дверка тоже отпиралась особенным ключиком. За
дверкой обнаружился стенной шкаф. Фрол Григорьевич втиснулся туда, сел на стул,
на котором лежала покойная подушечка, бесшумно сдвинул заслонку в стене, и
вдруг через стекло сделалась видна вся внутренность секретного кабинета,
послышался слегка приглушенный голос Эраста Петровича:
– Благодарю. Пока придется посидеть в
участке. Для вашей же безопасности.
Камердинер нацепил очки с толстыми стеклами и
прильнул к потайному отверстию, но увидел лишь спину выходящего. Допрос
называется – трех минут не прошло. Ведищев скептически крякнул и стал ждать,
что будет дальше.
– Давайте Бурылина, – повелел
Фандорин адъютанту.
Вошел татаристый, мордатый, с нахальными
разбойничьими глазами. Не дожидаясь приглашения, уселся на стул, забросил ногу
на ногу, закачал богатой тростью с золотым набалдашником. Сразу видать
миллионщика.
– Что, опять требуху смотреть
повезете? – весело спросил миллионщик. – Только меня этим не
проймешь, у меня шкура толстая. Это кто сейчас вышел-то? Не Ванька Стенич? Ишь,
рожу отворотил. Будто мало ему от Бурылина перепало. Он ведь в Европы на мои
катался, при мне приживалом состоял. Жалел я его, бессчастного. А он мне же в
душу наплевал. Сбежал от меня из Англии. Забрезговал мной грязненьким,
чистенького житья возжелал. Да пускай его, пропащий человек. Одно слово –
психический. Сигарку задымить позволите?
Все вопросы миллионщика остались без ответа, а
вместо этого Фандорин задал свой вопрос, Ведищеву вовсе непонятный.
– У вас на встрече однокашников
длинноволосый был, обтрепанный. Кто таков?
Но Бурылин вопрос понял и ответил охотно:
– Филька Розен. Его вместе со мной и
Стеничем с медицинского турнули, за особые отличия по части безнравственности.
Служит приемщиком в ломбарде. Пьет, конечно.
– Где его найти?
– А нигде не найдете. Я ему перед тем,
как вы пожаловали, сдуру пятьсот рублей отвалил – разнюнился по старой памяти.
Теперь пока до копейки не пропьет, не объявится. Может, в каком московском
кабаке гуляет, а может и в Питере, или в Нижнем. Такой уж субъект.
Это известие почему-то до чрезвычайности
расстроило Фандорина. Он даже вскочил из-за стола, вынул из кармана зеленые
шарики на ниточке, сунул обратно.
Мордатый наблюдал за странным поведением
чиновника с любопытством. Достал толстую сигару, закурил. Пепел, нахальная
морда, сыпал на ковер. Однако с расспросами не лез, ждал.
– Скажите, почему вас, Стенича и Розена
выгнали с факультета, а Захарова только перевели на патологоанатомическое
отделение? – после изрядного промежутка спросил Фандорин.
– Так это кто сколько набедокурил. –
Бурылин ухмыльнулся. – Соцкого, самого забубенного из нас, вовсе в
арестанты забрили. Жалко курилку, с выдумкой был, хоть и бестия. Меня-то тоже
грозились, но ничего, деньга выручила. – Подмигнул шальным глазом, пыхнул
сигарным дымом. – Курсисточкам, веселым подружкам нашим, тоже влетело – за
одну только принадлежность к женскому полу. В Сибирь, под присмотр полиции,
поехали. Одна морфинисткой стала, другая замуж за попа вышла – я
справлялся. – Миллионщик хохотнул. – А Захарка-Англичанин тогда ничем
особенно не отличился, вот и обошлось малой карой. «Присутствовал и не пресек»
– так и в приказе было.
Фандорин щелкнул пальцами, будто получил
радостную, долгожданную весточку, и хотел спросить что-то еще, но Бурылин его
сбил – достал из кармана какую-то вчетверо сложенную бумажку.
