– Процесс выдачи долог. Он сбежит – из
тюрьмы, с этапа, с поезда, с корабля. Я не могу рисковать.
– Ты не веришь Богу, – поникнув,
грустно молвила она. – Бог знает, как и когда положить конец злодейству.
– Я не знаю про Бога. И безучастным
наблюдателем быть не могу. По-моему, хуже этого греха ничего нет. Всё,
Ангелина, всё.
Эраст Петрович обратился к Масе по-японски:
– Веди его во двор.
– Господин, вы никогда еще не убивали
безоружного, – встревоженно ответил слуга на том же языке. – Вам
потом будет плохо. И госпожа рассердится. Я сделаю это сам.
– Это ничего не изменит. А что
безоружный, не имеет значения. Устраивать поединок было бы ханжеством. Я с
одинаковой легкостью убью его хоть с оружием, хоть без. Обойдемся без дешевой
театральности.
Когда Маса и Фандорин, взяв осужденного за
локти, повели его к выходу, Ангелина крикнула:
– Эраст, ради меня, ради нас с тобой!
Плечи коллежского советника дрогнули, но он не
обернулся.
Зато оглянулся Декоратор и с улыбкой сказал:
– Сударыня, вы сама красота. Но, уверяю
вас, что на столе, в окружении фарфоровых тарелок, вы были бы еще прекрасней.
Ангелина зажмурилась и закрыла ладонями уши,
но все равно услышала, как во дворе ударил выстрел – сухой, короткий, почти
неразличимый средь грохота ракет и шутих, взлетавших в звездное небо.
Эраст Петрович вернулся один. Встал у порога,
вытер покрытый испариной лоб. Сказал, клацая зубами:
– Знаешь, что он прошептал? «Господи,
какое счастье».
Долго так и было: Ангелина сидела с закрытыми
глазами, из-под ресниц текли слезы, а Фандорин стоял, не решаясь войти.
Наконец она встала. Подошла к нему, обняла,
несколько раз страстно поцеловала – в лоб, в глаза, в губы.
– Ухожу я, Эраст Петрович. Не поминайте
злом.
– Ангелина… – Лицо коллежского
советника, и без того бледное, посерело. – Неужто из-за этого упыря,
выродка…
– Мешаю я вам, с пути сбиваю, –
перебила она, не слушая. – Сестры меня давно зовут, в Борисоглебскую
обитель. И с самого начала так следовало, как батюшки не стало. Да ослабела я с
вами, праздника возжелала. Вот и кончился он, праздник. На то и праздник, чтоб
недолго. Издали буду за вами смотреть. И Бога за вас молить. Делайте, как вам
душа подсказывает, а коли что не так – ничего, я отмолю.
– Нельзя тебе в м-монастырь. –
Фандорин заговорил быстро, сбивчиво. – Ты не такая, как они, ты живая,
г-горячая. Не выдержишь ты. И я без т-тебя не смогу.
– Вы сможете, вы сильный. Трудно вам со
мной. Без меня легче будет… А что я живая да горячая, так и сестры такие же.
Богу холодные не нужны. Прощайте, прощайте. Давно я знала – нельзя нам.
Эраст Петрович потерянно молчал, чувствуя, что
нет таких доводов, которые заставят ее переменить решение. И Ангелина молчала,
осторожно гладила его по щеке, по седому виску.
Из ночи, с темных улиц, не в лад прощанию,
накатывал ликующий, неумолчный звон пасхальных колоколов.
– Ничего, Эраст Петрович, – сказала
Ангелина. – Ничего. Христос воскресе.
