Развивая теорию целесообразности, следуя от бессознательного к сознательному, от детерминизма к свободе, Блондель открывает нам основополагающую роль долга. Обязательства не ограничивают свободу, а, наоборот, расширяют, укрепляют ее. Надеюсь, читатель помнит — ведь надежда умирает последней, — что Платон называл мужество мостом, связующим желание и разум. Блондель утверждает то же самое, хоть и другими словами: „В осознании долга происходит синтез реального и идеального“. Читатель, попробуй заменить словосочетание „осознание долга“ на „мужество“, „реальное“ на „желание“, а „идеальное“ на „разум“, и ты сам увидишь, что труды, между которым пролегли столетия, созвучны между собой. А можно попробовать создать и такой mix: мужество есть синтез реального и идеального.
12. А теперь, опираясь на плечи великих, буду говорить я
Настало время подвести итог всему, что мы узнали о храбрости, и детально показать, как действуют ее механизмы. Сущность отваги совпадает с сущностью свободного поведения. Базовые эмоции у нас те же, что у других млекопитающих, однако разум вносит существенные дополнения в эмоциональную жизнь человека, позволяя ему руководствоваться в своих поступках некими житейскими и интеллектуальными ценностями.
Под житейскими я понимаю те ценности, которые формируются в результате непосредственного эмоционального опыта человека и влияют на достижение поставленных целей. Приятные действия являются желательными и приносят удовольствие; приятные люди пробуждают в нас любовь; возникшие на пути препятствия порождают чувство бессилия и гнева; опасность внушает страх. Это естественные, живые, очевидные движения души — они не требуют обоснований или специального осмысления и автоматически запускают механизмы действия. Страдающему от жажды не надо объяснять, как дорог, как прекрасен, как необходим глоток воды. А вот почечному больному, которого через силу заставляют больше пить, приходится сознательно принуждать себя, не испытывая очевидной потребности в жидкости: приходится делать усилие.
Страх подчиняет нас своей воле, навязывает свою логику. Мужество, напротив, побуждает подвергать чувство страха рассудочному анализу. И если нечто значимое для нас находится под угрозой, мы принимаем решение действовать наперекор боязни. Следовательно, смелость есть явление этического порядка, а не просто психологический феномен. Мужество лежит в личностной плоскости. Обладатель робкого характера может стать смелой личностью. Вот она, тайна свободы.
Жизнь смельчака непроста, ибо отвага требует определенного раздвоения сознания, в котором постоянно присутствуют два побуждения: „хочется“ и „хочу“. Мне хочется бежать, но я хочу остаться. Мне хочется бросить главу, но я хочу довести рассуждения до логического завершения. В нас звучат две мелодии разной тональности, два голоса, два зова. Эмоциональные ценности заявляют о себе из глубин сердца. В интересующем нас случае это ожидание опасности, угрозы, позора, страх боли и неминуемого несчастья. А вот ценности интеллектуальные взывают к человеку из глубин мозга, то есть словно бы извне. Иногда — о счастье! — обе мелодии сливаются воедино, однако меня лично больше занимают те ситуации, когда этого не происходит. Кажется, Фрэнсис Скотт Фицджеральд сказал, что умен тот человек, который способен держать две противоположные мысли в голове и не потерять ее. Так вот, мужествен тот, чье сердце может вмещать два противоположных чувства и при этом не только не разорваться, но и подсказать правильный выбор.
Мужество есть абсолютное проявление свободы. Разум приводит нам здравые доводы, предлагает удачные варианты, разрабатывает хитроумные проекты, но порой, к сожалению, начинает буксовать. „Что толку забегать мыслью вперед, если сердцем ты там же, где был“, — писал Грасиан. Поэтому мне так нравится выражение „смелая мысль“, ведь в нем угадывается двойное значение прилагательного „смелый“ — „отважный“ и „решительный“.
Все это, конечно, прекрасно, но не помогает понять, каким же образом смельчак собирается с духом, чтобы противостоять опасности. Я согласен с Блонделем в том, что свободу следует объяснять не вмешательством какого-то сверхъестественного начала, а скорее специфическим применением детерминистских механизмов, которыми занимается наука. Для ясности обратимся к феномену, многократно описанному в моих книгах. Художественное творчество не есть результат влияния неких чудесных внешних сил, это особое проявление обычных человеческих задатков, ведущее к созданию поистине чудесных творений. То же самое происходит и со свободой. Она возникает не по волшебному мановению чьей-то руки, а является плодом действия детерминистских механизмов во имя чуда освобождения.
Критически настроенный читатель вправе подумать: допустим, некий план зародился у меня в голове и показался привлекательным, однако это вовсе не значит, что я рискну поступить именно так. И он будет прав, не станем с ним спорить. Если бы меня попросили привести пример свободного, отважного, волевого поведения, я бы вспомнил не подвиги героев, а то, что святой Амвросий называл мужеством „в скромных трудах частного подвижничества“. Например, решение сесть на диету и похудеть или твердое намерение бросить курить. Берясь за осуществление таких замыслов, человек делает смелый шаг, совершает доблестный поступок, но до чего же несчастным чувствует он себя в начале пути! Как сказали бы классики, тут вступает в действие наш характер — упорство, постоянство, верность самому себе. Выходит, что мы хотим освободиться от себя, но на себя же и опираемся! Значит, какой-то рычаг мы просмотрели, упустили нечто, совершенно не связанное ни с мотивацией, ни с иглотерапией. Придется потерпеть до следующей главы, чтобы понять, в чем тут дело. Не спеши отложить книгу, читатель.
13. Другие способы обрести свободу
Предлагаю вам немного отдохнуть и совершить путешествие в экзотические страны. А точнее — на таинственный Дальний Восток. Освобождение есть первостепенная задача мужества, и ведут к нему разные пути. Можно не прятаться от трудностей, бросать им вызов, действовать решительно. Но можно также свести их к нулю, не позволяя ни обстоятельствам, ни страху завладеть вашим существом, стремясь к безмятежности. Следовательно, есть два вида отваги: та, что сопротивляется, и та, что ищет покоя. И соответственно, два вида морали. Древнегреческий мудрец хотел освободиться от тирании вещей, чтобы ни обладание ими, ни их отсутствие не смущали его дух. Он проповедовал невозмутимость и бесстрастность, ataraxia и apatheia. Если желания связывают, порабощают, то лучше ничего не желать. Если надежда есть мать разочарования, лучше жить, ни на что не надеясь. Сенека толковал термин стоиков ataraxia как securitas („твердость“), еще больше подчеркивая отсутствие волнения, умиротворенность и душевный покой; Цицерон трактовал euthymia („благое состояние души“) и как animus terroris liber („душа, свободная от страха“), и как securitas („невозмутимость духа“). Сенека дает нам совет, позволяющий сбросить иго страха: „Презирай смерть, и для тебя станет презренным все, что ведет к смерти, будь то войны или кораблекрушения, укусы диких зверей или груз внезапно обрушившихся развалин“ („Исследования о природе“, II)
[68]
. И действительно, страх смерти мешает людям жить. „Кто боится смерти, по-настоящему и не живет“. Но как же не бояться ее, если нас всюду подстерегают опасности? И мудрец черпал спокойствие именно в отсутствии стабильности: „Если хотите ничего не бояться, помните, что бояться можно решительно всего“.
