— Тогда, юный Бун, — заметил Эрнест, — тебе нужно познакомиться с нашим шеф-поваром. Как у тебя с французским?
Бун почесал в затылке и пожал плечами.
— Так себе, самый элементарный? С испанским хорошо, но, кажется, с ним здесь далеко не уедешь. Надеюсь поднахвататься. — Допив пиво, взглянул на часы на стене. — Черт подери, надо ехать. В пять занятия.
— Скажу мистеру Шоу, что ты заглядывал.
— Лады. Рад был поболтать с тобой, Эрни. Бывай.
Стоя в дверях, Эрнест смотрел, как, встав на педали, Бун отправился обратно. Какой приятный парень, подумал он, по всей видимости, совсем не испорчен, чего можно было бы ожидать от сынка миллиардера. Правда, язык немножко не того. «Бывай»? Покачав головой, Эрнест вернулся в кабинет.
Раскрасневшиеся и чувствующие себя виноватыми после постели, Николь и Саймон, вернувшись в отель, стали свидетелями того, как Франсуаза с Эрнестом были буквально прижаты к стене маленькой разъяренной женщиной. Саймон ее узнал — жена излишне любопытного соседа. Его улыбка была встречена холодным кивком. У мадам были основания считать, что одна гостья отеля загорала фактически голой. Попытки Саймона изобразить ужас и убедить мадам, что это просто купальник телесного цвета, были прерваны появлением красного от гнева французского гостя. Он потребовал от Эрнеста предпринять что-то в отношении типа, несмотря на протесты, глазевшего из-за забора на его жену. Невероятно!
Когда до главных оскорбленных сторон дошло, что они стоят бок о бок, наступило минутное молчание, затем, отвернувшись друг от друга, они продолжили выкрикивать свое возмущение собравшимся представителям администрации.
— Impudent voyeur!
— Nudiste!
— Insupportable!
— Scandaleux!
Саймон со всей серьезностью, какую был способен изобразить, согласно кивая головой, проводил мадам к выходу, а Эрнест точно так же повел разгневанного мужа в противоположную сторону. Николь с Франсуазой невозмутимо удалились в кабинет. Когда несколько минут спустя вернулся Саймон, не было впечатления, что он одержал убедительную дипломатическую победу.
— Не вижу ничего смешного, — обращаясь к ним, сказал он. — Налицо кризис нравственности. Так сказала мне мадам.
— Что будем делать?
— Бог его знает. Я предложил сделать стену повыше, но она говорит, что та будет заслонять свет.
— Купите мужу лестницу покороче, — предложила, хихикая, Франсуаза.
— Конечно же, — постучал себе пальцами полбу Саймон. — Как здорово, когда под рукой логичный французский рассудок.
Саймон с Николь пошли искать Эрнеста. Он уже успокоил мужа при помощи тайного оружия гостиницы — бутылки шампанского на двоих и, довольно мурлыкая, поправлял сервировку в ресторане. Эрнест рассказал им о визите Буна Паркера — такой приятный юноша и так внушительно сложен. Затем достал из кармана письмо.
— Оно адресовано просто на отель, но, по-моему, это тебе, — сказал он, передавая письмо Саймону. — У тебя есть дядюшка в среде художников? Если есть, то ты хорошо его прятал.
Саймон посмотрел на исписанный крупным небрежным почерком лист бумаги с бланком «Пансионе Сан-Марко».
«Привет тебе, мой юный шельмец,
До меня сюда, где мы с музой, да еще 50 000 японских туристов любуемся божественными видами Венеции, дошла весть о твоем заведении. Писать здесь совершенно невозможно. Я мечтаю об обилии света и пространстве, аромате тимьяна и лаванды, хочу увидеть медового цвета загар, дикие скалы, вечно стремящиеся в потрясающую синеву неба. О, Прованс!
У меня достаточно средств на железнодорожный билет до Авиньона. Я сообщу о времени приезда, что позволит сделать соответствующие приготовления. Мне нет необходимости немедленно возвращаться домой в Норфолк, так что нам хватит времени возобновить наши родственные отношения, которыми я дорожу превыше всех остальных.
До скорого, как говорят у вас во Франции!
Любящий тебя дядя Уильям.
P.S. Некоторые из более-менее осведомленных критиков называют меня теперь „норфолкским Гойей“. Возражать им было бы с моей стороны ложной скромностью. Дорогой мальчик, найди обнаженных натурщиц. Мои кисти сгорают от нетерпения».
— Вздор, — бросил Саймон, передавая письмо Николь. — Кажется, я тебе о нем не говорил?
Николь, нахмурившись, прочла письмо.
— Не настолько известный, как бы ему хотелось. Видимся с ним раз в три-четыре года, и всякий раз он без гроша и в бегах от какой-нибудь вдовушки, которой обещал жениться… — Саймон помолчал, глядя на Эрнеста. — Нельзя надолго давать ему комнату. Еще подумает, что умер и попал в рай. Тогда мы от него ни за что не избавимся.
— В таком случае, дорогой, — заметил Эрнест, — надо подыскать ему вдовушку, а? Он как, презентабельный, твой дядюшка Уильям?
Саймон вспомнил, каким он видел дядюшку последний раз. Тот был похож на неубранную постель — ветхий вельветовый костюм, купленная на распродаже армейская рубашка, потрепанный галстук с эмблемой мэрилебонского крикетного клуба. От него разило виски и скипидаром.
— В обычном понимании нет. Определенно нет, Эрн. Но женщинам он почему-то нравится.
— Ага. Тогда есть надежда. Cherchez la veuve,
[63]
Николь. — Эрнест указал на возвращающуюся с бассейна переодеваться к обеду пару. — Должен бежать. Сегодня у нас полный отель — весь Люберон прослышал о нашей славной мадам Понс.
В последний раз поправив скатерть на ближайшем столике, он скрылся на кухне.
— Вот тебе человек, — сказала Николь, — который нашел свое призвание. Он так счастлив. Знаешь, все от него без ума.
— Чудно. Мы с ним поменялись местами. Прямая противоположность тому, что было в Лондоне. У меня ощущение, что я должен проситься к нему на прием. Знаешь, что он мне сказал? «Нужно как-нибудь вместе пообедать и поговорить». Старый нахал, — засмеялся Саймон. — Именно это говорил ему в Лондоне я.
— Это тебя беспокоит?
Саймон поглядел на нее: легкая улыбка контрастировала с серьезным взглядом.
— A-а, привыкну.
Николь протянула руку, чтобы поправить помявшийся воротник рубашки. Как удается мужчинам ничего не делая нарушать порядок в одежде?
— Если тебя это беспокоит, нужно обсудить. Не будь до такой степени англичанином.
— Хорошо.
Хитро взглянув на нее, он взял ее за бедра и поднял, уткнувшись лицом под подбородок. Выходивший из кухни официант запнулся в дверях и, пробормотав: «Bon appetit», исчез.
Неудивительно, размышлял позднее Саймон, что столько людей мечтают стать владельцами ресторанов. Он оглядел террасу. Все места заняты; в свете свечей оживленные загорелые лица; улетающие к небу смех и разговоры; Эрнест, приседающий на корточки, чтобы клиентам, разговаривая с ним, не нужно было задирать голову, переходит от одного столика с удовлетворенными гостями к другому. Все выглядит так непринужденно. Наблюдая эту атмосферу веселого отдыха, невозможно представить, сколько усилий, управляемой кухонной суеты вложено в ее создание — порезанные и обожженные пальцы, пот, ругань, доли секунды на соус, что-нибудь пролито или рассыпано, но всегда, прежде чем выйти из этого хаоса на публику, снова невозмутимое выражение лица, твердая рука и заботливое внимание, неторопливость и терпение — критерий настоящего обслуживания.
