Но Жозефина не пожелала прислушиваться к ее словам, теперь она начала болтать о леди Олдфилд, которая хотела бы пригласить профессора Викторию на свой прием в следующий четверг, прием — сугубо интеллектуальный, будет лишь самый узкий круг избранных… Они не имеют ничего против того, чтобы расширить колонию.
Пригласите X., сердито подумала Виктория, я не желаю иметь ничего общего с их колонией, пусть расширяют ее как им угодно.
Жозефина внезапно замолчала и, уставившись на Викторию, спросила:
— В чем дело, почему у вас такой вид? Вы больше не хотите мне помогать?
— Конечно хочу. Но вы должны попытаться понять, что у фрёкен Смит серьезная проблема…
— Вот как, — прервала ее Жозефина, — вы защищаете ее! Вы должны понять, что она опасна, не верьте ее словам, она ведьма, способна исказить все на свете и превратить белое в черное, я это знаю! Я запрещаю вам встречаться с ней.
Виктория почувствовала, как вспыхнуло ее лицо, она заговорила, но ее снова прервали:
— Да, да, я знаю, что вы хотите сказать, но с ней вообще говорить не стоит. Идите в полицию, если хотите чем-то помочь, идите в сумасшедший дом! Она психопатка, ее надо остановить!
Одна из собак залаяла.
— Мисс О'Салливан, — сказала совершенно изможденная Виктория, — может быть, мы обсудим этот вопрос в другой раз. Простите, мне надо написать важное письмо.
Я была неприветлива, довела до того, что меня оскорбили, это было ненужно. Но кто такая эта Жозефина, она едва ли достигла даже среднего возраста, чтобы распоряжаться мною и запрещать делать то, что я считаю правильным?! Глупости! Я имею право злиться. Я хорошо знаю: молоды вы или стары, разница не так уж велика, как можно было бы подумать. Одна — вне этого общества, другая пытается навязать мне себя, все — худо. Она говорит: психопатка. Психопатка, которую надо остановить. Существует немало способов остановить…
«Дорогая Хильда!
Здесь, в твоем прекрасном доме, предо мной встает столько воспоминаний о наших давних поездках в незапамятные времена в Шотландию и в Ирландию. Помнишь, как мы собирали весенние цветы где-то возле Голуэя? И поставили их потом в консервной банке на подоконник? На днях я нашла первые весенние цветы у обочины, но они…»
Нет, нехорошо. Сентиментально. И, собственно говоря, насколько серьезно она больна?
«Дорогая Хильда,
Здесь так спокойно и гармонично».
Нет, чепуха. И образ Хильды снова поплыл в тумане.
Можно было бы поболтать друг с другом. Вообще-то наши путешествия были не очень веселые, но можно было обсудить разные дела и попытаться выяснить, почему все получилось не так, как хотелось: она ли стесняла мою свободу, мое веселое любопытство, или же это я запугала ее, вогнала в визгливую беспомощность? Вообще, все это чрезвычайно интересно. Может, я напишу ей немного позднее.
Выйдя из дома, Виктория постучала в ворота дома, где жила X., даже не предположив заранее, что она ей скажет. X., молчаливая, с абсолютно замкнутым лицом, впустила ее…
— Добрый вечер, — сказала Виктория, — у меня, собственно, никаких дел нет, просто появилось желание зайти.
— Стало быть, это визит, — сказала X. — Насколько я понимаю, своего рода социальная акция. Вы уже приняты в их колонию?
— Нет. Полагаю, мне лучше держаться подальше от нее.
— Садитесь. Хотите что-нибудь выпить?
— Нет, спасибо, не сегодня. Мне ничего не надо.
После долгого молчания X. высказалась:
— И никакой беседы? Вообще ничего? Ни малейшего утешения несчастной одинокой затворнице?
— Вам эта роль не подходит. Но вы совершенно правы. Во всяком случае, одинокие затворницы меня интересуют. Но они бывают разные.
— Я знаю, что вы имеете в виду, — сказала X. — Я знаю точно, что вы скажете. Существует разного рода одиночество. Вынужденное и избранное самим человеком.
Виктория тотчас согласилась:
— Вы совершенно нравы. И нет необходимости развивать дальше эту тему. Но если понимать друг друга без слов, остается лишь, собственно говоря, немного поболтать ни о чем, не правда ли? Такое со мной уже случалось, не часто, но иногда. Уютная тишина — это приятно.
Хозяйка зажгла лампу на столе. Что я делаю, подумала Виктория, не значит ли это быть нелояльной по отношению к Жозефине? Но я ведь пытаюсь больше узнать, исследовать, понять, чтобы помочь.
— Скажите мне одну вещь, — спросила X., — вы человек любопытный?
— Да, может быть. Или, скорее, интересующийся.
— Мной?
— Да. Всем и всеми.
— Вам кажется, что я человек опасный?
— Нет, что вы, нет. — Виктория помедлила немного и сказала, возможно, излишне поспешно: — У меня была скороварка, которую мне кто-то подарил. Чтобы варить, например, кашу. Вот она — опасна, она взорвалась, давление изнутри было явно слишком сильным.
— Весьма правдоподобно, — сказала X. — Это доказывает лишь, что не стоит пользоваться приборами, если не знаешь, как они устроены. Что вы с ней сделали?
— А что я должна была сделать? Она сломалась. Жаль, такой прекрасный прибор.
— Ну вот, она снова за свое, — сказала X. — Опера. Ничего другого у нее нет. Ненавижу оперу. — Музыка из соседней квартиры была на удивление отчетливо слышна. — А вы любите оперу?
— Не особенно, — ответила Виктория, — я больше люблю Новоорлеанский джаз
[77]
. И еще классический. Когда я вышла на пенсию, я получила в подарок от учеников стереофонический проигрыватель. Я очень хорошо с ним справляюсь.
Виктория вытащила свои сигареты и вопросительно посмотрела на X.
— Пожалуйста, курите, — чуть нетерпеливо произнесла хозяйка дома.
Наступила тишина. Наконец X. снова заговорила:
— Вы в самом деле не знаете, зачем пришли ко мне?
Виктория не ответила.
— Вы производите впечатление человека откровенного. А ведь так легко пойти на поводу у обстоятельств. Но вы пришли не по адресу, будьте осторожны. Здесь для таких, как вы, — опасно.
— Значит, вы полагаете, — медленно сказала Виктория, — что на меня, вероятно, легко воздействовать?
— Приблизительно так.
— И что я не могу занять определенную позицию, решиться на что-либо?
— Вы очень умны, — сказала X.
Виктория вздохнула и, не докурив сигарету, поднялась.
— Я подумаю, — сказала она. — У вас ужасные лестницы, когда поднимаешься. Но спуститься вниз никакого труда не составляет.
