На рынке он дал глазам привыкнуть к полумраку. Сейчас вонь была еще хуже, и он старался дышать ртом. Люди и ларьки на рынке приняли неясные очертания, словно стали проявляться изображения на фотографиях. Он увидел женщину в канге, ткань плотно оборачивала ее бедра. У нее были восхитительные крепкие ягодицы. Ндегва тогда смотрел на африканских женщин, а вот он, Томас, обращает сейчас внимание на узкую талию белой женщины и то, как ее хлопчатобумажная блузка пузырилась над кангой. И тут ему так сдавило грудь, что он был вынужден глотнуть зловонного воздуха.
«Это невозможно», — подумал он. Как только понял, что возможно.
Боль осталась, но в голове прояснилось. Нарушенное зрение восстанавливалось. Она стояла к нему спиной, своей длинной стройной спиной. На руке корзина. Она слегка нагнулась к лотку с ананасами, проверяя их спелость. Длинный ряд серебряных браслетов на правой руке позвякивал, когда она шевелила рукой. Ее ноги были обнажены от середины икры до ступней. Он посмотрел на стройные загорелые ноги, пыльные пятки, кожаные сандалии, довольно сильно поношенные. Возможно, он ошибся? Невозможно. Здесь он ошибиться не мог. Волосы — просто чудо, светлее, чем он помнил. Завязаны в свободный узел на затылке.
Теперь женщина расплачивалась за ананас. Она повернулась и двинулась в его направлении. Какое-то мгновение она выглядела забавно, с соломенной корзиной в одной руке и кошельком в другой. Ее лицо похудело, было не таким округлым, каким он помнил. Даже в полумраке рынка Томас видел золотой крест. Он услышал сдавленный возглас изумления.
— Томас, — выдохнула женщина.
Она шагнула вперед.
— Это действительно ты?
Он сунул руки в карманы, боясь невзначай коснуться ее. Ее присутствие было детонирующей гранатой.
— Линда.
Во рту у него пересохло.
Она нерешительно улыбнулась и вздернула голову.
— Что ты здесь делаешь?
Что он сейчас делает в Африке? Кажется, вполне резонный вопрос.
— Я уже давно здесь. Год.
— Серьезно? И я тоже. Во всяком случае, почти.
Ее глаза оторвались от его глаз лишь на секунду, и улыбка дрогнула. Раньше она не увидела бы этого шрама.
— Это очень странно.
Пожилой мужчина в ярко-синей куртке подошел к нему и подергал за рукав. Томас застыл, он был не способен двигаться, словно мог разбить что-то ценное. Он смотрел, как Линда достала из своего кошелька два шиллинга. Нищий, удовлетворившись, удалился.
Она приложила пальцы тыльной стороной к носу, атакованная одним из запахов, который пронесся сквозь здание. Ему показалось, что пальцы ее дрожат. Где-то здесь находится Регина и ждет его. Регина. Он попытался сказать что- то нормальное.
— Моя жена работает от ЮНИСЕФ.
«Слова «моя жена» невозможны», — подумал он. Не здесь. Не сейчас.
— О, — сказала она. — Понимаю.
Томас глянул на ее руку, нет ли на ней обручального кольца. Чего-то, что могло быть кольцом на левой руке.
— Ты в Найроби?
— Нет. Я в Корпусе мира
[26]
. В Нджие.
— О, — протянул теперь он. — Я удивлен.
— Почему?
— Никогда не представлял тебя в Корпусе мира.
— Ну, люди меняются.
— Полагаю, да.
— А ты изменился?
Он подумал.
— Думаю, нет.
Его губы были сухими, и ему приходилось облизывать их. У него перехватило дыхание, он нуждался в воздухе. Боль в виске стала нестерпимой. В сумочке у Регины должно быть лекарство. Томас схватился рукой за голову, прежде чем успел осознать, что сделал это.
— У тебя мигрень.
Он посмотрел на нее, пораженный.
— Видно по лицу. Вокруг глаз.
Она-то видела это десятки раз.
— Сейчас у меня приступы не такие частые, как раньше. Врач сказал, что, когда мне будет пятьдесят, они пройдут совсем. — Он сильно втянул в себя воздух, надеясь, что это сойдет за вздох.
— Трудно поверить, что можно жить так долго, — легко сказала она.
— Я раньше думал, что умру годам к тридцати.
— Мы все так думали.
У нее были светло-голубые глаза и длинные светлые ресницы. Неглубокие морщинки уже расходились от глаз. Лицо было красным от загара. После аварии им было уже невозможно оставаться вместе. Ее тетка и дядья запретили это. Он дни напролет осаждал ее дом. До тех пор, пока ее в конце концов не отослали куда-то. Томас до сих пор не знал, куда она тогда уехала.
Он писал ей письма, и ни на одно не получил ответа. А потом пришла осень, и он поступил в Гарвард. Она выбрала Мидлбери
[27]
. Тогда он заставил себя сдаться, принять ее молчание как свое наказание.
Десять лет изменили ее. Теперь она выглядела женщиной. Под блузкой покачивались ничем не стесненные груди, и он изо всех сил старался не смотреть на них.
— Мы живем в Карен, — проговорил он.
Она медленно кивнула.
— Это к западу отсюда. — Он махнул рукой в направлении, которое, возможно, и было западом.
— Я знаю, где это.
— У меня никогда не было возможности сказать тебе, насколько я сожалею, — сказал он. — Я пытался писать тебе.
Она посмотрела в сторону. В глубоком вырезе блузки ее грудь была красной.
— Из-за аварии, — добавил он. — Это было непростительно. Если бы я не ехал так быстро. Если бы я не был пьян.
Она снова быстро взглянула на него.
— Я была там. Я была такой же частью случившегося, как и ты.
— Нет. За рулем сидел я.
Она протянула руку и коснулась его запястья. Прикосновение было как удар током, и он вздрогнул.
— Томас, давай не будем. Это произошло много лет назад. Теперь все по-другому.
Ее канга была всего лишь куском ткани, обернутым вокруг талии, как это делали африканские женщины. Стоит слегка дернуть, и ткань соскользнет к ее сандалиям. Об этом он сейчас не мог думать.
— Мне просто хочется знать, куда они тебя отправили, — произнес он. — Мне всегда было интересно.
