Не могу сказать, какую роль играет в этом любовь. Со стороны понять было невозможно.
Лучше всего, если мы встретимся между 28 января и 3 февраля. Быть может, первого? Я в буквальном смысле считаю часы.
Томас
P. S. Заголовок в сегодняшней газете: «БАБУИН ПОХИТИЛ РЕБЕНКА».
27 января
Дорогая Линда!
Мы обманываем себя. Мы обманываем себя. Но все равно, я прошу тебя встретиться со мной. Пожалуйста. Перед отелем «Петлиз», в Ламу, в полдень, 1 февраля. Мы сходим погулять.
Т.
Под ними лежали равнины с хилыми деревьями, уже отбрасывающими на бесплодную землю четкие тени. Волнистые травы, такие знакомые в незнакомой местности, и обширные папирусовые болота, способные поглотить целые страны. Пилот — сама невозмутимость: ноги на пульте, сигарета в зубах (разве это разрешается?) — вел самолет так низко над землей, что Томас различал отдельных слонов и гну, одинокого жирафа, который вытягивал шею в направлении звука пролетающего над ним самолета. Моран
[50]
в лазурном плаще с копьем брел из одного пустынного (на вид) места в другое, и женщина в красном платке несла на голове кувшин. Томас видел все это — смотрел, как розовый свет окрасил озера в бирюзовый цвет, как свет зари возникал, словно в театре, и думал: «Через шесть часов я увижу ее».
Если Томас правильно понял пилота, они летели без генератора. Томаса заверили, что так можно, если, конечно, не заглохнет двигатель, потому что тогда придется снова запускать его. Пилот, с довольно длинными волосами и в куртке с короткими рукавами, которая сужалась к талии (такую лет десять назад могли носить «Битлз»), казался абсолютно безразличным к путешествию и, когда выяснилось, что генератор неисправен, предоставил Томасу самому решать, поворачивать назад или нет. Томас, думая о Линде, стоящей в полдень перед отелем «Петлиз», не видел альтернативы и где-то над Вой решил, что самолет не свалится на землю в наказание за его неверность. Будто он не был неверным каждый момент своей жизни, с тех пор как впервые увидел Линду на рынке. И все же он не мог не представлять себе смерть в огне в каком-нибудь пустынном месте, где их никто никогда не найдет.
Вдали он увидел деревушку, хижины с травяными крышами и рядом — загон со скотом. И он в который раз подумал — на этот раз с уверенностью, — что Африка все-таки непостижима. Она древняя, она величественная как ни один другой континент, душа ее незапятнанна, даже со всеми этими вабензи, счетами в швейцарских банках и мальчишками на стоянках. И вот эта незапятнанность и была непостижимой. Он видел это в лицах женщин, в их глазах, противоестественно спокойных перед лицом катастрофы, в застенчивых улыбках детей, смеющихся шуткам, понятным только им. И он признавал — с чем не могли согласиться ни Регина, с ее научным подходом, ни Роланд, — что он, Томас, значил в этой стране не более чем одно из животных стада гну, мигрирующего под ним на запад (на самом деле значил еще меньше). Он был просто приезжим, которому суждено двигаться дальше. И поэтому ему никогда до конца не понять ни Ндегву, ни его жену Мэри Ндегву, ни даже ту женщину, которая стирала в ванной его рубашки (и особенно ее). Хотя — и это было странно — он отчетливо ощущал, что они- то его понимают, что они, как однажды выразилась Регина, — видят его насквозь; его собственная душа, даже в нынешнем ее смятении, была понятна им, как миска с водой.
— Нужно затянуть этот ремень, — сказал пилот.
Готовясь к посадке, пилот сел прямо и положил руки на штурвал, что подействовало на Томаса весьма успокаивающе. Сам он не мог быть летчиком — у него не было математической подготовки, — хотя профессия казалась привлекательной. Пилот указал на побережье, похожее на раковину персикового цвета на фоне жидкой синевы Индийского океана. По мере приближения к месту, где он увидит Линду, сердце Томаса билось все быстрее, и он подумал: каким невероятно рискованным было это предприятие, как оно едва не сорвалось. Рич, к несчастью, подхватил на сафари жуткую малярию и был вынужден вернуться вместе с Томасом и Региной в Найроби. После того как Рича поместили в больницу, а затем отправили домой с целой батареей лекарств, Томасу пришлось выдумывать причину, чтобы лететь на побережье, откуда они только что вернулись. Он воспользовался тем малоправдоподобным предлогом, что это поручение его нового работодателя. Это будет недолгая поездка, сказал он Регине, к четвергу он вернется. И она, утомленная грязью и скукой сафари, не возражала, а если честно, даже не обратила на его слова внимания.
Самолет оставил континент позади, обогнул архипелаг Ламу и приземлился на взлетно-посадочной полосе в мангровом болоте близ Манды
[51]
. Томас поблагодарил пилота и выразил надежду на то, что генератор скоро починят. Пилот, от которого несло перегаром, лишь пожал плечами. Томас направился к месту, откуда одномачтовые каботажные суда с широкими треугольными парусами перевозили пассажиров в город Ламу. Он погрузил свои пожитки в переполненное судно, напоминавшее лодку с вьетнамскими беженцами, дал капитану восемьдесят шиллингов и нашел себе место рядом с женщиной, одетой так, что были видны одни глаза, — темные, с накрашенными арабской краской веками.
Когда Томас сошел на берег, с минаретов уже доносилось пение муэдзинов — завораживающие мелодичные звуки в минорном ладу, которые для Томаса всегда будут ассоциироваться с любовью и предвидением (даже годы спустя при звуках мелодии муэдзина — в новостях про Палестину или Ирак — у него сдавливало горло). Он закинул рюкзак на плечо. Жара была одновременно расслабляющей и возбуждающей. Он будто не шел, а плыл под водой — вверх по холму, мимо Харамби-авеню, по направлению к музею, где, как сказал редактор журнала (чтобы превратить ложь в правду, Томас попросил задание и получил его), ему, возможно, удастся остановиться. Томас двигался по карте, путаясь в лабиринте узких улочек с магазинами и кафе, петляя между каменными домами, запечатанными деревянными дверями с замысловатой резьбой. Вдоль мощеных улиц, поднимающихся от гавани вверх по холму, витала едва уловимая прохлада, увлекавшая в сторону от нужного маршрута. Мужчины внимательно смотрели на него, а женщины с детьми на руках молча проплывали мимо. Постоянно ревели ослы, путались под ногами коты. По сточным канавам текли нечистоты, издавая тошнотворный сладковатый запах.
Он спросил дорогу к музею, и мальчик с палкой вызвался показать ее, побежав впереди. Томасу пришлось поспешить, чтобы не отстать от мальчика, который терпеливо поджидал его на каждом углу. Так же терпеливо и молча он ждал своих чаевых, когда доставил Томаса к двери музея. Томас шагнул внутрь и едва успел заметить модели древних парусных судов и тяжелые серебряные блюда, как какая-то женщина, наверное работник музея, спросила, чем она может помочь ему. Он ответил, что ищет человека по имени Шейх. Ах, Бвана Шейх отсутствует, сказала женщина. Томас назвал свое имя. Женщина улыбнулась и вручила ему конверт. На конверте были письменные указания, а внутри — ключ. Томас удивился — он не знал, что до его прибытия сюда кто- то звонил и о чем-то договаривался. Об оплате речь не зашла, и Томас подумал, что невежливо предлагать деньги, не имея никакого понятия, о чем тут могли договориться от его имени.
