— В следующий раз возьму с собой косынку, — говорит он. — Будет лежать у меня в бардачке.
Ее воодушевляет его предположение о том, что будет следующий раз.
Линда словно не ела много лет. Она съедает свой гамбургер и картошку, его чизбургер, выпивает оба молочных коктейля и впервые становится свидетелем того, как Томас едва прикасается к еде, что увидит еще десятки раз.
— Ты не голоден? — спрашивает она.
— Да нет. Ешь ты.
Она с благодарностью ест. Дома никогда не бывает достаточно еды.
— Я знаю Майкла. Мы вместе играем в хоккей, — произносит Томас.
«Школьная команда по хоккею 2,3».
— Вы уже играете? — интересуется она.
— Еще нет. Скоро начинаем. Но Майкла я часто вижу.
— У тебя есть двоюродные братья или сестры? — легкомысленно спрашивает она.
— Только двое.
— Дай-ка попробую угадать. Ты из епископальной церкви.
— На самом деле ни из какой. Почему ты не живешь с родителями? С ними что-то случилось?
— Мать умерла, — говорит она, вымазывая кетчуп булочкой. — Автобусная авария. После этого отец вроде как исчез.
— Разбитое сердце?
— Не совсем.
— Прости.
— Это было давно.
Он спрашивает, не хочет ли она еще чего-нибудь съесть.
— Нет, — отвечает она. — Наелась до отвала. Где ты живешь?
— На Аллертон Хилл.
— Я так и думала.
Он смотрит в сторону.
— Мы проезжали твой дом?
— Да.
— Почему ты не показал мне?
— Не знаю. — Он пожимает плечами.
Позже он говорит:
— Я хочу быть писателем.
Это первый случай из сотни последующих, когда Линде кто-то говорит, что он или она хочет быть писателем. И поскольку это первый раз, она верит.
— Думаю, драматургом, — добавляет он. — Ты читала О’Нила?
[63]
Она читала Юджина О’Нила. Иезуитский священник в католической школе для девочек заставил класс читать «Долгое путешествие в ночь», надеясь, что некоторые девочки могут узнать в персонажах пьесы свои семьи.
— Конечно, — говорит она.
— Отрицание и безответственность.
Она кивает.
— Туман. Уничтожение тумана.
— Стирание прошлого.
— Правильно! — восклицает он взволнованно. — Точно.
Он сидит за столом боком, вытянув длинные ноги.
— Ты уже написала свою письменную работу?
— Боже, нет, — вспоминает она.
— Можно, я позже почитаю тебе Китса?
— Китса?
Время от времени, мимо проходят знакомые ребята Томаса и ударяют его по ноге или стучат костяшками пальцев по пластмассовому покрытию стола. При этом парни не произносят ни слова, но рассматривают Линду. Это что-то вроде пантомимы.
В другом конце помещения Линда узнает Донни Т. Он попивает кока-колу и внимательно смотрит на нее. Возненавидит ли он ее за то, что она доказала его неправоту? Да, думает она, возненавидит.
Девчонки за столом в центре тоже наблюдают за Линдой. Потом они поворачиваются к своим спутникам и что-то обсуждают — очевидно, Линду. Она замечает их идеальные локоны, их юбки, нейлоновые чулки, легкие кожаные туфли.
Когда они выходят из кафе, Донни Т. сидит на заднем сиденье голубого «боннвиля» и считает деньги.
— Это твой друг? — спрашивает Линда Томаса.
— Да, — говорит Томас. — Думаю, да.
— Почему он считает деньги?
— Тебе лучше не знать.
Томас останавливает машину на пляже за покинутым коттеджем. Он протягивает руку на заднее сиденье и берет книгу, на которой написано просто: «Китс». Линда решает, что не будет притворяться, будто ей нравятся какие-то конкретные стихи, если Китс ей действительно не понравится. Томас читает ей, голосом странно глубоким и скрипучим:
Когда я боюсь, что могу перестать быть
До того, как мое перо запишет все мысли,
переполняющие мозг…
Пока он читает, она пристально смотрит на грунтовую дорогу, которая проходит через заросли песколюба и ведет к задней стене серо-голубого коттеджа, крытого гонтом. Он небольшой, двухэтажный, с полукруглым порогом и белой отделкой. Гамак, дверь-ширма, все шторы задернуты. В коттедже есть какое-то очарование бедности, и Линда думает о Великой депрессии, о которой им рассказывают сейчас на уроках истории. У задней двери стоят глиняные горшки с увядшей геранью.
Если постараться, она может увидеть темноволосую женщину в платье и переднике. Маленькую светловолосую девочку, играющую на пороге. Мужчину в белой рубашке и штанах с подтяжками. На голове у него шляпа-канотье. Не путает ли она отца с Юджином О’Нилом?
Ты все еще нетронутая невеста покоя,
Ты приемное дитя тишины и медленного времени…
С одной стороны дома в землю вбиты два столба. Между столбами натянута бельевая веревка с деревянными прищепками, которые кто-то забыл снять.
Сейчас, как никогда, кажется богатством умереть,
Прекратить жизнь в полночь безо всякой боли…
— Она была блудницей, проституткой, — говорит Линда.
— Магдалина раскаялась, — спорит Томас. — Она — христианский символ раскаяния.
— Откуда ты все это знаешь?
— Я читал.
— Я мало что знаю о ней, — признается Линда, но это не совсем так.
Она присутствовала во время распятия Христа, — объясняет он. — Она первой принесла апостолам весть о Воскресении.
Линда пожимает плечами.
— Ну, раз ты так говоришь.
Письменные работы о Китсе и Вордсворте написаны. Парк аттракционов закрылся. Налетел и улетел ураган, смыв в море домики на пляже. Томас прочитал Линде «Пруфрока»
[64]
и отрывки из «Смерти коммивояжера»
[65]
. Тетя смягчилась и купила Линде одежду со скидкой в магазине, где работает. После осторожного замечания Томаса насчет чьей-то прически Линда прекратила взбивать свои волосы. Они сидят на холме, возвышающемся над Атлантическим океаном.
