Он нашел Человека на галерее внутреннего дворикаколодца.
Двухэтажное здание «Левиафана», как и большинство каменных домов в центре города только с фасада напоминало современную европейскую архитектуру с лепниной и рекламными вывесками. Истинная же сущность этого здания была лучше видна со стороны двора. Здесь гнили деревянные галереи и балки, подпиравшие обваливающиеся чернокрасные кирпичные стены с зарешеченными окнамибойницами. Галереи, словно вечные строительные леса, с четырех сторон окружали грязный немощеный двор. Тут, конечно же, были протянуты веревки с развешанным для сушки бельем — рубашки и кальсоны постояльцев с набрякшими узкими штанинами, а также скатерти с неотстиранными блеклыми разводами и кривые, плохо выжатые простыни. Кроме того, там и тут, как летучие мыши, свисали банные веники. Вверх по галереям шли скользкие плесневелые деревянные лестницы. На них пахло кошками и квашеной капустой. По площадкам стояли бочки с водой и соленьями, тут же лепились отхожие будки и кладовые с висячими замками. Но самым пикантным элементом этого дворика в центре города был ряд цветочных горшочков, трогательно подвешенных над кучей помоев. Таково было чрево «Левиафана».
Иван Человек, надвинув широкополую шляпу на глаза и закинув скрещенные ноги на перила балкона, беззаботно курил трубку.
Бакчаров не решился сразу его потревожить и осторожно двинулся по галерее.
Человек заговорил первым, заговорил как бы сам с собой, оставаясь в той же позе с прикрытым шляпой лицом.
— У Сократа было две жены, характер которых он выносил с величайшим терпением, но все же не мог освободиться от их окриков, укоров и злоречия. — Человек говорил усталым или пьяным голосом, говорил хрипло и спокойно, но так, будто, рассказывая, на чтото сетовал. — Однажды, когда они снова на него напали, он вышел, чтобы избежать раздоров, и сел перед домом. Видя это, женщины вылили на него грязную воду. На это философ, не раздражаясь, сказал: «Я знал, что после грома следует дождь».
Бакчаров в этот момент находился на галерее напротив. Он остановился, обратился лицом к Человеку и непринужденно облокотился на перила между столбами, как бы случайно заинтересовавшись произнесенными вслух мыслями Человека.
— Да, женщины странные существа. К примеру, если мальчик подбирает раненого птенца и выхаживает его, то потом заботится о нем всегда. — Громко говоря через весь дворик, Бакчаров заметил легкий пар, вырывающийся из его собственного рта. — Почему же женщины, выходив умирающего странника, потом причиняют ему страдания?
— Яков Шпренгер и Генрих Крамер в одном своем труде утверждают о женщинах, что когда они любят свободного от их чар мужчину, то бесятся от гнева и нетерпимости. Такие женщины, по их мнению, похожи на бушующее море. Ничто не способно обуздать их слепой ярости. — Говоря это, Человек свинчивал скрипучую крышку с коньячной фляжки. — А Сенека в своих трагедиях произносит: «Женщины или любят, или ненавидят. Третьей возможности у них нет. Когда женщины плачут — они обманывают. У женщин два рода слез. Один из них — изза телесной боли, другой — изза коварства. Если женщины думают в одиночестве, то они замышляют зло», — он сделал глоток из фляжки и, шипя, оскалился. — От себя же добавлю: влюбленному в них они причиняют страдания, влюбившись сами, они жаждут причинить боль.
Бакчаров улыбнулся.
— А если нет у женщины никакой любви, то почему она все равно стремится причинить боль?
— Вы не уважаете Сенеку? — удивился Человек. — Любят или ненавидят — третьей возможности нет! — напомнил он, пряча за пазуху фляжку. — Впрочем, я в этом тоже не уверен. Но мне думается, что в вашем случае это как раз любовь, и не одной, а сразу нескольких разбушевавшихся стихий, готовых пойти на все.
Бакчарова поразили слова Человека, но он решил вести себя невозмутимо и только усмехнулся в ответ.
— Иван Александрович, оказывается, вы не только слагатель песен, но и прорицатель! Но, к сожалению, я не верю ни во что сверхъестественное. Я приучен полагаться на законы природы и закономерности, даже в области человеческих чувств…
Тут гнилые перила с хрустом проломились, и Бакчаров обрушился с балкона во двор на груду отбросов, распугав всех собак.
— Не стоит опираться на зыбкий человечий разум, когда можно использовать колдовство, — игнорируя великолепное падение Бакчарова, возразил Человек.
— Что вы имеете в виду? — откликнулся Дмитрий Борисович, выкарабкиваясь из кучи.
— Я имею в виду старуху Залимиху, — неожиданно прямо ответил Человек, — или, правильнее сказать, Альмиру Тимофеевну Залимиеву, татарку, сосланную в эти края еще при царе Борисе Феодоровиче за чародейство и огнестояние.
— Огнестояние? — переспросил Бакчаров, отряхаясь и поправляясь.
— Не хотела сгорать на костре, вот ее сюда и отправили, — пояснил Иван Александрович и перевел шляпу с глаз в нормальное положение на голове. — Мне знакомо ваше лицо.
— Да, мы ехали с вами из Варшавы в Москву, — напомнил Дмитрий Борисович, выбравшись из помоев и теперь осторожно ступая по ветхой лестнице.
— Бакчаров, если я не ошибаюсь, — прищурился Человек, улыбнулся, и они обменялись рукопожатиями.
— Так точно! Бакчаров, — радостно отозвался учитель, — Дмитрий Борисович.
— И вот, значит, мы с вами снова встретились, — констатировал артист, все еще улыбаясь, достал платок и без малейшего стеснения стал вытирать пальцы после липкого рукопожатия. — У вас неважный вид. Я бы вас не узнал, если бы вы не напомнили.
— Да, — нехотя ответил учитель, — в пути меня настигла болезнь, и я едва остался в живых…
— Что ж, — задумчиво усмехнулся Человек, — на Востоке говорят: коли в большую беду не помер — ждет тебя большое счастье.
Учитель хмыкнул и потер небритую щеку.
— Да и ночка сегодня у меня выдалась не самая легкая.
— Стрелялись на рассвете с Марьей Сергеевной?
Бакчаров отшатнулся и побледнел.
— Простите? — взял себя в руки учитель.
Человек улыбался.
— Не смущайтесь, Дмитрий Борисович, ейбогу я не хотел вас смутить, — насмешливо свел брови Человек. — Сейчас я вам все объясню. Дело в том, что мне знаком один из устроителей давешней перестрелки. Я, заклиная, отговаривал Анну от этой выходки…
— Анну Сергеевну! — изумился Бакчаров, вспомнив девушку, спавшую в номере Человека. Легкий разговор оказался фарсом, и теперь от собеседника прямотаки веяло опасностью. — Вы вхожи в дом губернатора?
— Я бы лучше выразился, что коекто из его дома вхож ко мне, — так же шутливо ответил Иван Александрович.
— Может быть, вы знаете, каково состояние Марии Сергеевны? — взволнованно спросил Дмитрий.
— Девушка умерла, — без тени скорби объявил Человек.
Бакчаров на секунду задержал дыхание, прислушиваясь, как отзовется в нем это скорбное известие. Ничего не услыхал, только сморщился.
