— Ну, — сказал он, как всегда, спокойным и приятным голосом, — тот, кто видит, как солнце спускается на западе, и встает достаточно рано поутру, может быть уверен, что снова увидит его на востоке, как оленя, которого обложил охотник. Смею сказать, Уа-та-Уа: ты много раз видела это зрелище, и, однако, тебе никогда не пришло на ум спросить, какая этому может быть причина.
Чингачгук и его невеста с недоумением поглядели на великое светило и затем обменялись взглядом, как бы отыскивая решение внезапно возникшей загадки. Привычка притупляет непосредственность чувства даже там, где речь идет о великих явлениях природы.
Эти простые люди до сих пор еще ни разу не пытались объяснить событие, повторявшееся перед ними ежедневно. Однако теперь внезапно поставленный вопрос поразил их обоих, как новая блестящая гипотеза может поразить ученого.
Чингачгук один решился ответить.
— Бледнолицые всё знают, — сказал он. — Могут они объяснить нам, почему солнце скрывает свое лицо, когда уходит на ночь?
— Ага, так к этому и сводится вся наука краснокожих? — сказал охотник смеясь; ему было приятно доказать превосходство своего народа, разрешив трудную проблему. — Слушай, Змей, — продолжал он более серьезно и совершенно просто, — это объясняется гораздо легче, чем воображаете вы, индейцы. Хотя нам кажется, будто Солнце путешествует по небу, оно на самом деле не двигается с места, а Земля вертится вокруг него. Всякий может понять это, если встанет, к примеру сказать, на мельничное колесо, когда оно движется: тогда он будет поочередно то видеть небо, то нырять под воду. Во всем этом нет никакой тайны, действует одна только природа. Вся трудность в том, чтобы привести Землю в движение.
— Откуда мой брат знает, что Земля вертится? — спросил индеец. — Может ли он видеть это?
— Ну, признаюсь, это хоть кого собьет с толку, делавар. Много раз я пробовал, и мне это никогда по-настоящему не удавалось. Иногда мне мерещилось, что я могу, но затем опять вынужден был сознаться, что это невозможно. Однако Земля действительно вертится, как говорят все наши люди, и ты должен верить им, потому что они умеют предсказывать затмение и другие чудеса, которые приводят в ужас индейцев.
— Хорошо! Это правда; ни один краснокожий не станет отрицать этого. Когда колесо вертится, глаза мои могут его видеть, но они не видят вращения Земли.
— Это зависит от упрямства наших чувств. Верь только тому, что видишь, говорят они, и множество людей действительно верят только тому, что видят. И, однако, вождь, это совсем не такой хороший довод, как кажется на первый взгляд. Я знаю, ты веришь в Великого духа. И, однако, ручаюсь, ты не смог бы показать, где ты видишь его.
— Чингачгук может видеть Великого духа во всех добрых делах, Злого духа — в злых делах. Великий дух — на озере, в лесу, в облаках, в Уа-та-Уа, в сыне Ункаса, в Таменунде, в Зверобое. Злой дух — в мингах. Но нигде я не могу видеть, как вертится Земля.
— Неудивительно, что тебя прозвали Змеем! В твоих словах всегда видны острый ум и глубокая проницательность. А между тем твой ответ уклоняется от моей мысли. По делам Великого духа ты заключаешь, что он существует. Белые заключают о вращении Земли по тем последствиям, которые происходят от этого вращения. Вот и вся разница. Подробностей я тебе объяснить не могу. Но все бледнолицые убеждены, что так оно и есть.
— Когда солнце поднимется завтра над вершиной этой сосны, где будет мой брат Зверобой? — спросил внезапно делавар.
Охотник встрепенулся и поглядел на своего друга пристально, хотя и без всякой тревоги. Потом знаком велел ему следовать за собой в ковчег, чтобы обсудить этот предмет вдали от тех, чьи чувства, как он боялся, могли одержать верх над рассудком. Здесь он остановился и продолжал беседу в более конфиденциальном тоне.
— Не совсем осторожно с твоей стороны, Змей, — начал он, — спрашивать меня об этом в присутствии Уа-та-Уа. Да и белые девушки могли нас услышать. Ты поступил неосторожно, вопреки всем твоим обычаям. Ну, ничего. Уа, кажется, не поняла, а остальные не услышали… Легче задать этот вопрос, чем ответить на него. Ни один смертный не может сказать, где он будет, когда завтра подымется солнце. Я задам тебе тот же вопрос, Змей, и хочу послушать, что ты ответишь.
— Чингачгук будет со своим другом Зверобоем. Если Зверобой удалится в страну духов, Великий Змей поползет вслед за ним; если Зверобой останется под солнцем, тепло и свет будут ласкать их обоих.
— Я понимаю тебя, делавар, — ответил охотник, тронутый бесхитростной преданностью своего друга. — Такой язык понятен, как и всякий другой; он исходит от сердца и обращается прямо к сердцу. Хорошо думать так и, быть может, хорошо говорить так, но совсем нехорошо будет так поступить, Змей. Ты теперь не один на свете, — хотя нужно еще переменить хижину и проделать другие обряды, прежде чем Уа-та-Уа станет твоей женой, — вы уже и теперь все равно что обвенчаны и должны вместе делить радость и горе. Нет, нет, нельзя бросать Уа-та-Уа только потому, что между мной и тобой прошло облако немного темнее, чем мы могли предвидеть!
— Уа-та-Уа — дочь могикан, она знает, как надо повиноваться мужу. Куда пойдет он, пойдет и она. Мы оба будем с великим охотником делаваров, когда солнце поднимется завтра над этой сосной.
— Боже тебя сохрани, вождь! Это сущее безумие! Неужели вы можете переделать натуру мингов? Неужели твои грозные взгляды или слезы и красота Уа-та-Уа превратят волка в белку или сделают дикую кошку кроткой, как лань? Нет, Змей, образумься и предоставь меня моей судьбе. В конце концов, нельзя поручиться, что бродяги станут пытать меня. Они еще могут сжалиться, хотя, говоря по правде, трудно ожидать, чтобы минг отказался от своей злобы и позволил милосердию восторжествовать у себя в сердце. И все же никто не знает, что может случиться, и такое молодое существо, как Уа-та-Уа, не смеет зря рисковать своей жизнью. Брак совсем не то, что представляют себе некоторые молодые люди. Если бы ты был еще холост, делавар, я бы, конечно, ждал, что с солнечного восхода до заката неутомимо, как собака, бегущая по следу, ты станешь рыскать вокруг лагеря мингов, подстерегая удобный случай. Но вдвоем мы часто бываем слабее, чем в одиночку, и надо принимать все вещи такими, каковы они есть в действительности, а не такими, какими нам хотелось бы их видеть.
— Слушай, Зверобой, — возразил индеец с решительным видом, — что сделал бы мой бледнолицый брат, если бы Чингачгук попал в руки гуронов? Неужели он прокрался бы в деревни делаваров и там сказал вождям, старикам и молодым воинам: «Глядите, вот Уа-та-Уа, она цела и невредима, хотя немного устала; а вот Зверобой: он меньше устал, чем Жимолость, потому что он гораздо сильнее, но он тоже цел и невредим!» Неужели ты так поступил бы на моем месте?
— Ну, признаюсь, ты меня озадачил! Даже минг не додумался бы до такой хитрости. Как это тебе пришло в голову задать такой вопрос!.. Что бы я сделал? Да, во-первых, Уа-та-Уа вряд ли оказалась бы в моем обществе, потому что она осталась бы возле тебя, и стало быть, все, что ты говоришь о ней, не имеет никакого смысла. Если бы она не ушла со мной, то не могла бы и устать; значит, я не мог бы произнести ни одного слова из всей твоей речи. Итак, ты видишь, Змей, рассудок говорит против тебя. И тут нечего толковать, так как спорить против рассудка не пристало вождю с твоим характером и репутацией.
