— Ты сам знаешь, гурон, как пал один из них. Я видела это, да и вы все тоже. Это было кровавое дело, но Зверобой нисколько не виноват. Ваш воин покушался на его жизнь, а он защищался. Я знаю, добрая книга бледнолицых говорит, что это несправедливо, но все мужчины так поступают. Если вам хочется знать, кто лучше всех стреляет, дайте Зверобою ружье, и тогда увидите, что он гораздо искуснее любого из ваших воинов, даже искуснее всех их, вместе взятых.
Если бы кто-нибудь мог смотреть на подобную сцену равнодушно, его очень позабавила бы серьезность, с которой дикари выслушали перевод этого странного предложения. Они не позволили себе ни одной насмешки, ни одной улыбки. Характер и манеры Гетти были слишком святы для этих свирепых людей. Они не думали издеваться над слабоумной девушкой, а, напротив, отвечали ей с почтительным вниманием.
— Моя дочь не всегда говорит, как вождь в совете, — возразил Расщепленный Дуб, — иначе она не сказала бы этого. Два моих воина пали от ударов нашего пленника; их могила слишком мала, чтобы вместить еще и третьего. Гуроны не привыкли сваливать своих покойников в кучу. Если еще один дух должен покинуть здешний мир, то это не будет дух гурона — это будет дух бледнолицего. Ступай, дочь, сядь возле Сумахи, которая объята скорбью, позволь гуронским воинам показать свое искусство в стрельбе, позволь бледнолицему показать, что он не боится их пуль.
Гетти не могла долго спорить и, привыкнув повиноваться старшим, послушно уселась на бревно рядом с Сумахой, отвернувшись от ужасной сцены, которая разыгрывалась на середине круга.
Лишь только закончился этот непредвиденный перерыв, воины стали по местам, собираясь показать свое искусство. Перед ними была двоякая цель: испытать стойкость пленника и по хва статься своей меткостью при таких исключительных обстоятельствах. Воины расположились недалеко от своей жертвы. Благодаря этому им легко было стрелять достаточно метко, не подвергая опасности жизнь пленника. Но, с другой стороны, именно благодаря этому испытание для нервов пленника стало гораздо мучительнее. В самом деле, лицо Зверобоя отстояло от ружейных дул лишь настолько, чтобы его не могли опалить вспышки выстрелов. Зверобой смотрел своим твердым взором прямо в направленные на него дула, поджидая рокового посланца, который мог вылететь из любого ствола. Хитрые гуроны хорошо учли это обстоятельство и старались целиться по возможности ближе ко лбу пленника, надеясь, что мужество изменит ему и вся шайка насладится триумфом, увидев, как жертва трепещет от страха. В то же время каждый участник состязания старался не ранить пленника, потому что нанести удар преждевременно считается таким же позором, как и вовсе промахнуться в намеченную цель. Выстрел быстро следовал за выстрелом; пули ложились рядом с головой Зверобоя, однако не задевая ее. Пленник был невозмутим: у него ни разу не дрогнул ни один мускул, ни разу не затрепетали ресницы. Эту непоколебимую выдержку можно было объяснить тремя различными причинами. Во-первых, в ней сказывалась покорность судьбе, соединенная с врожденной твердостью духа, ибо наш герой убедил самого себя, что он должен умереть, и предпочитал этот способ смерти всякому другому. Второй причиной было его близкое знакомство с этим родом оружия, знакомство, которое отгоняло от него всякий страх, обычно связанный с любой формой опасности. И, наконец, в-третьих, изучив в совершенстве законы стрельбы, он мог заранее, глядя на ружейное дуло, с точностью до одного дюйма определить место, куда должна попасть пуля. Молодой охотник так точно угадывал линию выстрела, что, наконец, гордость в нем перевесила другие чувства, и после того как пять или шесть стрелков выпустили свои пули в дерево, он уже больше не мог сдерживать свое презрение.
— Вы называете это стрельбой, минги, — воскликнул он, — но среди делаваров есть старые бабы, и я знаю голландских девчонок на Мохауке, которые могут дать вам сто очков вперед! Развяжите мне руки, дайте мне карабин, и я берусь пригвоздить к дереву самого тощего франта из вашей шайки на расстоянии ста ярдов и даже, пожалуй, на расстоянии двухсот, если только можно будет видеть цель, и сделаю это девятнадцатью выстрелами из двадцати, то есть, вернее, двадцатью из двадцати, если ружье бьет достаточно верно.
Глухой угрожающий ропот встретил эту хладнокровную насмешку. Воины пришли в ярость, услышав подобный упрек из уст человека, который настолько презирал их искусство, что даже глазом не моргнул, когда ружья разряжались у самого лица, едва не обжигая его.
Расщепленный Дуб увидел, что наступает критический момент, но хитрый старый вождь все еще не терял надежды завербовать в свое племя знаменитого охотника и вовремя вмешался, предупредив этим свирепую расправу, которая неизбежно должна была кончиться смертью. Он вошел в самую середину разъяренной толпы и, заговорив со своей обычной изворотливой логикой и убедительностью, сразу же укротил разбушевавшиеся было страсти.
— Я вижу, как обстоит дело, — сказал он. — Мы подобны бледнолицым, которые запирают на ночь свои двери из страха перед краснокожими. Они задвигают такое множество засовов, что огонь охватывает их дома и сжигает их прежде, чем люди успевают выбраться на улицу. Мы слишком крепко связали Зверобоя; путы мешают его членам дрожать и глазам закрываться. Развяжите его — тогда мы увидим, из чего сделано его тело.
Желая добиться во что бы то ни стало успешного выполнения какого-нибудь плана, мы нередко хватаемся за любое средство, каким безнадежным оно бы ни казалось. Так было и с гуронами. Предложение вождя было встречено благосклонно; несколько рук сразу принялись за работу, разрезая и развязывая лыковые веревки, опутывавшие тело нашего героя. Через полминуты Зверобой был уже совершенно свободен, как час назад, когда он пустился бежать по склону горы. Нужно было некоторое время, чтобы восстановилось кровообращение. Лишь тогда он мог снова владеть своим телом, которое совершенно онемело от слишком тугих пут.
Расщепленный Дуб охотно позволил ему это под тем предлогом, что тело бледнолицего скорее обнаружит признаки страха, если вернется в свое нормальное состояние. В действительности же хитрый вождь хотел путем новой отсрочки дать остыть свирепым страстям, которые уже начали пробуждаться в сердцах молодых людей. Хитрость эта удалась. Зверобой, растирая себе руки, притопывая ногами и двигаясь, вскоре восстановил кровообращение; к нему снова вернулась физическая сила, как будто с ним ничего не случилось.
В расцвете здоровья и сил люди редко думают о смерти. Так было и со Зверобоем. Еще совсем недавно, связанный по рукам и ногам, он имел основания предполагать, что стоит на самой грани, отделяющей мир живых от мира усопших. И вот вдруг он очутился на свободе, силы вернулись к нему, и он снова владел своим телом. Зверобою казалось, что он внезапно вернулся к жизни. Снова воскресли его надежды, от которых он лишь недавно отрекся. С этого мгновения все планы его изменились. Тут он просто подчинился законам природы; мы старались изобразить нашего героя готовым покориться судьбе, но у нас не было намерения изображать его жаждущим смерти. С того самого мгновения, как чувства его вновь оживились, он стал напряженно думать, каким образом можно обмануть врагов, и вновь сделался проворным, сильным, находчивым и решительным жителем лесов. Ум его сразу приобрел свою природную гибкость; не думая больше о безропотной покорности, он размышлял лишь о том, к каким уловкам можно прибегнуть в предстоящей борьбе.
