— А почему бы мне и не помогать Зверобою? — спросила девушка твердым голосом. — Он брат делаварского вождя; мое сердце целиком делаварское… Поди сюда, негодный Терновый Шип, и смой ирокезскую раскраску с своего лица! Встань перед гуронами, ворона! Ты готов есть трупы твоих собственных мертвецов, лишь бы не голодать… Поставьте его лицом к лицу со Зверобоем, вожди и воины: я покажу вам, какого негодяя вы приняли в свое племя.
Эта смелая речь, произнесенная на их собственном языке, произвела глубокое впечатление на гуронов. Изменники всегда внушают недоверие, и хотя трусливый Терновый Шип всячески старался услужить своим врагам, все его усилия и раболепство обеспечили ему в лучшем случае презрительное снисхождение со стороны новых товарищей. Желание сделать Уа-та-Уа своей женой когда-то побудило его изменить родному племени и передать девушку в руки неприятеля, но среди новых друзей он нашел серьезных соперников, вдобавок презиравших его за измену. Коротко говоря, Терновому Шипу позволили остаться в гуронском лагере, но он находился там под таким же бдительным надзором, как и сама Уа-та-Уа. Он редко появлялся перед вождями и старательно избегал Зверобоя, который до этой минуты даже не подозревал о его присутствии. Однако, услышав свое имя, изменник почувствовал, что прятаться более невозможно. Лицо Тернового Шипа было так густо размалевано ирокезскими цветами, что, когда он появился в центре круга, Зверобой его с первого взгляда не узнал. Изменник принял вызывающий вид и надменно спросил, в чем его обвиняют.
— Спроси об этом самого себя, — ответила Уа-та-Уа с задором, хотя во всех ее повадках вдруг почувствовалась какая-то рассеянность, словно она чего-то ожидала.
Это сразу заметили и Зверобой и Юдифь.
— Спроси об этом твое собственное сердце, трусливый сурок! Не выступай здесь с невинным лицом. Пойди погляди в ручей — увидишь вражескую раскраску на твоей лживой шкуре, — потом приди обратно и похвастай, как ты убежал от своего племени и взял французское одеяло себе для покрышки. Размалюй себя пестро, как колибри, — все равно ты останешься черным, как ворона.
Уа-та-Уа, живя у гуронов, держала себя так кротко, что теперь они с удивлением слушали ее негодующую речь. Что касается виновного, то кровь закипела в его жилах, и счастье хорошенькой ораторши, что не в его власти было осуществить месть, которую он уже замышлял, несмотря на всю свою мнимую любовь к делаварке.
— Что вам нужно от Тернового Шипа? — спросил он сурово. — Если бледнолицый устал от жизни, если он боится индейских пыток, приказывай, Расщепленный Дуб: я пошлю его по следу воинов, которых мы потеряли…
— Нет, вождь, нет, Расщепленный Дуб! — с живостью перебила Уа-та-Уа. — Зверобой ничего не боится, и меньше всего он боится вороны. Развяжите его, разрежьте его путы, поставьте его лицом к лицу с этой каркающей птицей, — тогда мы увидим, кто из них устал от жизни.
Уа-та-Уа рванулась вперед, чтобы выхватить нож у молодого человека и лично освободить охотника, но один пожилой воин остановил ее, повинуясь движению Расщепленного Дуба. Вождь с подозрением следил за всеми поступками девушки, потому что, даже когда она говорила хвастливым языком, в ней чувствовалась какая-то неуверенность и ожидание чего-то, что не могло ускользнуть от такого внимательного наблюдателя. Она хорошо играла свою роль, но два или три старика сразу поняли, что она только играет. Итак, ее предложение развязать Зверобоя было отвергнуто, и опечаленную Уа-та-Уа оттащили от дерева в ту самую минуту, когда она уже начинала надеяться на успех. В это время ирокезы, сбившиеся было в беспорядочную толпу, снова расположились в порядке по кругу. Расщепленный Дуб объявил, что старики намерены возобновить пытку: отсрочка продолжалась слишком долго и не привела ни к каким результатам.
— Погоди, гурон! Погодите, вожди! — воскликнула Юдифь, сама не понимая, что она говорит, и желая любым способом выиграть время. — Ради бога, еще хоть минуту!
Слова эти были прерваны другим, еще более необычайным вмешательством. Молодой индеец одним прыжком прорвал ряды гуронов и выскочил на середину круга с величайшей самоуверенностью и отвагой, которая граничила с безумием. Пять или шесть часовых в различных отдаленных пунктах все еще наблюдали за озером, и Расщепленный Дуб в первую минуту подумал, что один из них прибежал с каким-то важным донесением. Движения незнакомца были так быстры, его боевой наряд, который, как у античной статуи, сводился к простой повязке вокруг бедер, имел так мало внешних отличий, что с первого взгляда невозможно было понять, кто он: враг или друг. В три прыжка этот воин очутился рядом со Зверобоем и в мгновение ока перерезал стягивающие его веревки. Только после этого незнакомец повернулся, и изумленные гуроны увидели благородное лицо, стройное тело и орлиный взор юного воина в раскраске делаваров. В каждой руке он держал по карабину; приклады ружей покоились на земле, а с одного из них свисали патронная сумка и пороховница Зверобоя. Это был знаменитый карабин «оленебой». Смело и вызывающе глядя на окружавшую его толпу, индеец вручил оружие законному владельцу. Присутствие двух вооруженных людей в их среде ошеломило гуронов. Их ружья были разбросаны под деревьями, и они могли защищаться только ножами и томагавками. Однако они достаточно хорошо владели собой, чтобы не обнаружить страха. Казалось мало вероятным, чтобы такие слабые силы отважились напасть на такой сильный отряд. Гуроны ожидали, что за этой смелой выходкой последует какое-нибудь необычайное предложение. Незнакомец не обманул их ожиданий: он приготовился говорить.
— Гуроны, — сказал он, — земля очень обширна, Великие Озера тоже обширны; за ними достаточно простора для ирокезов; на этой стороне достаточно простора для делаваров. Я Чингачгук, сын Ункаса, родич Таменунда. Это моя невеста; этот бледнолицый — мой друг. На мое сердце легла тяжесть, когда я потерял его. Я последовал за ним в ваш лагерь поглядеть, чтобы с ним не случилось ничего худого. Все делаварские девушки поджидают Уа. Они дивятся, почему она отсутствует так долго. Позвольте распроститься с вами и идти нашей дорогой.
— Гуроны, это ваш смертельный враг, Великий Змей тех, кого вы ненавидите! — крикнул Терновый Шип. — Если он вырвется отсюда, кровью будет отмечен каждый след ваших мокасин отсюда до самой Канады. Я гурон и душой и телом.
С этими словами изменник метнул свой нож в обнаженную грудь делавара. Быстрым движением руки Уа-та-Уа, стоявшая рядом, отклонила удар, и опасное оружие вонзилось острием в ствол сосны. В следующий миг такое же оружие блеснуло в руке Змея и погрузилось в сердце предателя. Не прошло и минуты с тех пор, как Чингачгук ворвался в круг, и вот уже Терновый Шип рухнул, как бревно, сраженный наповал. События следовали с такой стремительной быстротой, что гуроны еще не успели прийти в себя. Совершившаяся катастрофа заставила их опомниться. Раздался общий крик, и вся толпа пришла в движение. В этот миг из леса донеслись необыкновенные звуки; все гуроны — и мужчины и женщины — остановились, насторожив уши, с лицами, полными ожидания. Звуки были мерные и тяжелые, как будто по земле молотили цепами. Какое-то движение началось между деревьями, и вскоре на опушке появился военный отряд, маршировавший мерным шагом. Солдаты шли в атаку, пурпур королевских мундиров алел между ярко-зеленой листвой.
