— Держись подальше от берега, парень! — крикнул Хаттер. — Девочкам теперь не на кого рассчитывать, кроме тебя. Понадобится вся твоя хитрость, чтобы спастись от этих дикарей. Плыви! И пусть бог поможет тебе, как ты поможешь моим детям.
До сих пор между Хаттером и молодым человеком не существовало особой симпатии, но телесная и душевная мука, прозвучавшая в этом крике, в один миг заставила Зверобоя позабыть обо всех недостатках старика. Он видел только страдающего отца и решил тотчас же дать торжественное обещание позаботиться о его интересах и, разумеется, сдержать слово.
— Не горюйте, Хаттер! — крикнул он. — Я позабочусь о ваших девочках и о «замке». Неприятель захватил берег, этого отрицать нельзя, но он еще не захватил воду. Никто не знает, что с нами случится, но я сделаю все, что могу.
— Эх, Зверобой, — подхватил Непоседа своим громовым голосом, потерявшим, впрочем, свою обычную веселость, — эх, Зверобой, намерения у тебя благие, но что ты можешь сделать? Даже в лучшие времена от тебя было немного проку, и такой человек, как ты, вряд ли совершит чудо. Здесь на берегу по крайней мере четыре десятка дикарей, и с таким войском тебе не управиться. По-моему, лучше возвращайся прямо к «замку», посади девчонок в челнок, захвати немного провизии и плыви от того уголка озера, где мы были, прямо на Мохаук. В течение ближайших часов эти черти не будут знать, где искать тебя, а если и догадаются, им придется бежать вокруг озера, чтобы добраться до тебя. Таково мое мнение, и если старый Том хочет составить завещание и выразить последнюю волю в пользу своих дочек, то он должен сказать то же самое.
— Не делай этого, молодой человек, — возразил Хаттер. — Неприятель повсюду разослал разведчиков на поиски челноков, — тебя сразу увидят и возьмут в плен. Отсиживайся в «замке» и ни под каким видом не приближайся к земле. Продержись только одну неделю, и солдаты из форта прогонят дикарей…
— Не пройдет и двадцати четырех часов, старик, как эти лисицы уже поплывут на плотах штурмовать твой «замок»! — перебил Непоседа с такой запальчивостью, какую вряд ли можно было ожидать от человека, взятого в плен и связанного так, что на свободе у него остался только язык. — Совет твой звучит разумно, но приведет к беде. Если бы мы с тобой остались дома, пожалуй, еще можно было продержаться несколько дней. Но вспомни, что этот парень до сегодняшнего вечера никогда не видел врага, и ты сам говорил, что он неженка, которому следовало бы жить в городе. Хотя я думаю, что в городах и в наших поселениях совесть у людей не лучше, чем в лесу… Зверобой, дикари знаками приказывают мне подозвать тебя поближе с челноком, но это не пройдет. Что касается меня и старого Тома, то никто, кроме самого дьявола, не знает, оскальпируют ли нас сегодня же ночью, пощадят ли до завтра, чтобы сжечь на костре, или уведут в Канаду. У меня такая здоровенная косматая шевелюра, что дикари, вероятно, захотят сделать из нее два скальпа. Премии — вещь соблазнительная, иначе мы со старым Томом не попали бы в беду… Ага, они снова делают мне знаки, но если я посоветую тебе плыть к берегу, пусть они не только зажарят, но и съедят меня. Нет, нет, Зверобой, держись подальше, а когда рассветет, ни в коем случае не подплывай к берегу ближе чем на двести ярдов…
Это восклицание Непоседы прервано было чьей-то рукой, грубо ударившей его по губам; один из индейцев, очевидно, немного понимал по-английски и наконец догадался, куда ведут все эти речи. Вслед за этим шайка скрылась в лесу, причем Хаттер и Непоседа, видимо, не оказывали никакого сопротивления. Однако, когда стих треск ветвей, голос отца послышался снова.
«Береги моих детей, и да поможет бог тебе, молодой человек!» — были последние слова, долетевшие до ушей Зверобоя.
Он остался один и понял, что ему придется самому решать, как действовать дальше.
После того как индейцы исчезли в лесу, несколько минут прошло в мертвом молчании. До берега было более двухсот ярдов, и в ночной темноте Зверобой едва мог различить движения дикарей, но даже эти смутные очертания людских фигур несколько оживляли пейзаж и служили контрастом наступившему затем полному одиночеству. Хотя молодой человек вытянулся вперед, затаив дыхание и весь превратившись в слух, до его ушей не долетело больше ни одного звука, свидетельствующего о близости человеческих существ. Казалось, никто никогда не нарушал царившую кругом тишину; в этот миг даже страшный вопль, недавно огласивший молчание лесов, или разглагольствования Марча были бы утешением для молодого охотника, которым овладело чувство полной заброшенности.
Однако человек с таким душевным и физическим складом, как Зверобой, не мог долго оставаться в оцепенении. Погрузив весло в воду, он повернул челнок и медленно, в глубокой задумчивости направился к центру озера. Достигнув места, где он пустил по течению последний челнок, Зверобой круто повернул к северу, стараясь, чтобы легкий ветерок дул ему в спину. Пройдя на веслах около четверти мили в эту сторону, он заметил немного справа от себя какой-то темный предмет и, сделав поворот, вскоре привязал отпущенный челнок к своей лодке. Затем Зверобой посмотрел на небо, определил направление ветра и выяснил положение обоих челноков. Не заметив нигде ничего, что могло бы заставить его изменить свои планы, он лег и решил несколько часов поспать.
Хотя люди смелые и сильно утомленные спят крепко даже среди опасностей, прошло немало времени, прежде чем Зверобою удалось забыться. Происшествия этой ночи были еще свежи в его памяти, и, не переставая в полузабытьи думать о них, он словно грезил наяву. Внезапно он совсем пробудился: ему почудилось, будто Непоседа дает сигнал подойти к берегу.
Но снова все стало тихо, как в могиле. Челнок медленно дрейфовал к северу, задумчивые звезды в кротком величии мерцали на небе, и водная ширь, со всех сторон окруженная каймою леса, покоилась между горами так тихо и печально, как будто ее никогда не волновали ветры и не озаряло полуденное солнце. Дрожащий крик гагары еще раз прозвучал у истока озера, и Зверобой понял, что заставило его внезапно проснуться. Он поправил свое жесткое изголовье, вытянулся на дне челнока и уснул.
Глава VII
Гладь озера! Простор твой тихоструйный,
Столь чуждый шума, словно шепчет мне,
Что должен я уйти от жизни бурной,
От мутных волн — к прозрачной глубине,
Меня крылатый парус в тишине
Мчит от скорбей. Пусть океан безбрежный
Шумел в былом, в чуть плещущей волне
Упрек сестры я различаю нежный
За то, что отдался весь жизни я мятежной.
Байрон. «Чайльд Гарольд»
[38]
Уже совсем рассвело, когда молодой человек снова открыл глаза. Он тотчас же вскочил и огляделся по сторонам, понимая, как важно ему поскорее уяснить себе свое положение. Сон его был глубок и спокоен; он проснулся со свежей головой и ясными мыслями, что было необходимо при сложившихся обстоятельствах. Правда, солнце еще не взошло, но небесный свод отливал нежными красками, которые знаменуют начало и окончание дня, и весь воздух звенел от птичьего пения. Этот утренний гимн пернатого племени предупредил Зверобоя о грозившей ему опасности.
