— Правильнее было бы сказать — врагам, — возразил Зверобой. — Слово — только пустой звук, и никакого вреда от него быть не может. Вот одно из этих изображений. Я переброшу его тебе, полагаясь на твою честность. Если ты не вернешь мне его, нас рассудит карабин.
Ирокез, видимо, согласился на это условие. Тогда Зверобой встал, собираясь перебросить одного из слонов на плот. Обе стороны постарались принять все необходимые предосторожности, чтобы фигурка не упала в воду. Частое упражнение делает людей весьма искусными в такого рода делах, и маленькая игрушка из слоновой кости благополучно перешла из рук в руки. Затем на плоту произошла занятная сцена. Удивление и восторг снова одержали верх над индейской невозмутимостью; два угрюмых старых воина высказывали свое восхищение более откровенно, чем мальчик. Он умел обуздывать свои чувства — в этом сказывалась недавняя выучка, тогда как взрослые мужчины с прочно установленной репутацией не стыдились выражать свой восторг. В течение нескольких минут они, казалось, забыли обо всем на свете — так заинтересовали их драгоценный материал, тонкость работы и необычайный внешний вид животного. Из всего, что можно видеть в американских лесах, длинная губа оленя, быть может, всего больше напоминает хобот слона, но это сходство было явно недостаточно, чтобы сделать для индейцев менее поразительной диковинную наружность неведомого зверя. Поэтому, чем дольше рассматривали они шахматную фигурку, тем сильнее изумлялись. Эти дети лесов отнюдь не сочли сооружение, возвышавшееся на спине слона, неотъемлемой частью животного. Они были хорошо знакомы с лошадьми, вьючными волами и видели в Канаде крепостные башни. Поэтому ноша слона нисколько не удивила их. Однако они, естественно, предположили, будто фигурка изображает животное, способное таскать на спине целый форт, и потому изумление их еще более усилилось.
— У моего белого друга есть еще несколько таких зверей? — спросил наконец старший ирокез заискивающим голосом.
— Здесь еще несколько штук, минг, — отвечал Зверобой. — Однако хватит и одного, чтобы выкупить пятьдесят скальпов.
— Один из моих пленников — великий воин, высокий, как сосна, сильный, как лось, быстрый, как лань, свирепый, как пантера. Когда-нибудь будет великим вождем, будет командовать армией короля Георга
[54]
.
— Та-та-та, минг! Гарри Непоседа — это только Гарри Непоседа, и из него вряд ли получится кто-нибудь поважнее капрала, да и то сомнительно. Правда, он довольно высок ростом. Но от этого мало толку, так как он лишь стукается головой о ветви, когда ходит по лесу. Он действительно силен, но сильное тело — это еще не сильная голова, и королевских генералов производят в чины не за их мускулы. Допускаю, он очень проворен, но ружейная пуля еще проворнее, а что касается свирепости, то она совсем не пристала солдату. Люди, воображающие, что они сильнее всех, часто сдаются после первого пинка. Нет, нет, ты никогда и никого не заставишь поверить, будто скальп Непоседы стоит дороже, чем шапка курчавых волос, прикрывающая пустую голову.
— Мой старший пленник очень мудр, король озера, великий воин, мудрый советник.
— Ну, против этого тоже можно кое-что возразить, минг. Действительно мудрый человек не попал бы так глупо в западню, как мастер Хаттер. У здешнего озера только один король, но он живет далеко отсюда и вряд ли когда-нибудь увидит его. Плавучий Том — такой же король здешних мест, как волк, крадущийся в чаще, король лесов. Зверь с двумя хвостами с избытком стоит двух этих скальпов.
— Но у моего брата есть еще другой зверь! И он отдаст двух (тут индеец протянул вперед два пальца) за старого отца.
— Плавучий Том не отец мне, и от этого он ничуть не хуже. Но отдать за его скальп двух зверей, и каждого зверя с двумя хвостами, было бы ни с чем не сообразно. Подумай сам, минг, можем ли мы пойти на такую невыгодную сделку?
К этому времени Расщепленный Дуб уже оправился от изумления и снова начал, по своему обыкновению, хитрить, чтобы добиться наиболее выгодных условий. Не стоит воспроизводить здесь со всеми подробностями последовавший за этим прерывистый диалог, во время которого индеец всячески старался наверстать потерянные на первых порах преимущества. Он даже притворился, будто сомневается, что существуют живые звери, похожие на эти фигурки, и заявил, что самые старые индейцы никогда не слыхивали о таких странных животных. Как часто бывает в подобных случаях, он начал горячиться во время этого спора, ибо Зверобой отвечал на все его лукавые доводы и увертки со своей обычной холодной прямотой и непоколебимой любовью к правде. О том, что такое слон, он знал немногим больше, чем дикарь, но не сомневался, что точеные фигурки из слоновой кости должны представлять в глазах ирокеза такую же ценность, как мешок с золотом или кипа бобровых шкур в глазах торговца. При таких условиях он решил, что будет гораздо благоразумнее не проявлять особой уступчивости на первых порах, тем более что существовало много почти неодолимых препятствий для обмена даже в том случае, если бы удалось сговориться. Имея в виду эти трудности, он предпочел сохранить остальные шахматные фигурки в резерве, как средство уладить дело в последний момент.
Наконец дикарь объявил, что дальнейшие переговоры бесполезны: он не мог, не опозорив своего племени, отказаться от славы и награды за два отличных мужских скальпа и получить за это в обмен такую безделицу, как две костяные игрушки.
Теперь обе стороны испытывали то, что обычно чувствуют люди, когда сделка, которую каждый в отдельности страстно желает заключить, готова расстроиться вследствие излишнего упрямства, проявляемого в переговорах. Это разочарование, однако, произвело весьма различное действие на участников спора. Зверобой казался озабоченным и грустным. Он беспокоился об участи пленников и всей душой сочувствовал обеим девушкам, поэтому неудача переговоров глубоко огорчила его. Что касается дикаря, то неудача пробудила в нем дикую жажду мести. Он громко объявил, что не скажет больше ни слова, но при этом злился и на самого себя, и на своего хладнокровного противника, проявившего в данном случае гораздо больше выдержки и самообладания, чем индейский вождь. Когда гурон отводил плот от платформы, голова его потупилась и глаза загорелись, хотя он заставил себя дружески улыбнуться и вежливо помахал рукой на прощанье.
Требовалось некоторое время, чтобы привести плот в движение. Пока этим занимался второй индеец, Расщепленный Дуб с молчаливым бешенством разгребал ногами ветви, лежавшие между бревнами, а сам не отрывал пронизывающего взгляда от хижины, платформы и фигуры своего противника. Тихим голосом он быстро сказал товарищу несколько слов и продолжал разгребать ветви ногами, как разъяренный зверь. В эту минуту обычная бдительность Зверобоя несколько ослабела, так как он размышлял, каким образом возобновить переговоры, не давая противной стороне слишком больших преимуществ. На его счастье, ясные глаза Юдифи остались зоркими, как всегда. В то мгновение, когда молодой охотник совсем забыл, что необходимо быть настороже, а его враг уже готовился к бою, девушка крикнула взволнованным голосом:
