— Войди в дом, Гетти, — сказала Юдифь, — и посмотри, не осталось ли там дикарей, — они не причинят тебе вреда. А если увидишь хоть одного, предупреди меня. Не думаю, чтобы они стали стрелять в бедную, беззащитную девушку. Я буду спасаться от них, пока сама не решу, что пора явиться к ним в лагерь.
Гетти повиновалась, а Юдифь, лишь только сестра вышла на платформу, отплыла на несколько ярдов и приготовилась к бегству. Но в этом не было никакой надобности: через минуту Гетти вернулась и сказала, что в доме им не угрожает опасность.
— Я побывала во всех комнатах, Юдифь, — сказала она серьезно, — и все они пусты, кроме отцовской спальни. Отец у себя и спит, но не так спокойно, как бы мне хотелось.
— Неужели с ним что-нибудь случилось? — спросила Юдифь, выскакивая на платформу.
Девушка с трудом произнесла эти слова, ибо нервы ее были в таком состоянии, что она легко пугалась.
Гетти, видимо, была чем-то расстроена. Она бросила по сторонам беглый взгляд, как бы не желая, чтобы кто-нибудь, кроме Юдифи, ее услышал.
— Ты ведь знаешь, что делается с отцом, когда он выпьет, — сказала она наконец. — Он тогда сам не понимает, что говорит и что делает… И мне кажется, что он пьян.
— Это странно. Неужели дикари напоили его, а потом бросили? Ах, Гетти, тяжело дочери смотреть на отца в таком виде! Мы не подойдем к нему, пока он не проснется.
Тут стон, долетевший из внутренней комнаты, заставил Юдифь изменить свое решение. Обе девушки подошли к отцу, которого они не раз видели в положении, низводящем человека до уровня скота.
Он сидел, прислонившись спиной к стене, в углу комнатки, и голова его тяжело свешивалась на грудь.
Подчиняясь внезапному порыву, Юдифь бросилась вперед и сдернула с отца колпак, нахлобученный на голову и закрывавший лицо почти до самых плеч.
Она увидела ободранное, трепещущее мясо, обнажен ные вены и мышцы…
Хаттер был скальпирован, хоть все еще жив…
Глава XXI
Им легко издеваться, когда он убит,
Осквернять молчанье могил,
Но ему все равно: на холме он лежит,
Где британец его схоронил.
Неизвестный автор
[64]
Читатель должен представить себе весь ужас, который испытали дочери, неожиданно увидя потрясающее зрелище, описанное в конце предыдущей главы. Мы не станем распространяться об их чувствах, о первых проявлениях дочерней преданности и будем продолжать наш рассказ, пропуская наиболее отталкивающие подробности разыгравшейся здесь сцены. Изуродованная и ободранная голова была перевязана, запекшаяся кровь стерта с лица страдальца, ему были оказаны другие услуги в том же роде, и лишь затем обе девушки задались вопросом, что же именно случилось с их отцом. Как ни просты были совершившиеся факты, они во всех своих подробностях стали известны лишь несколько лет спустя; мы, однако, изложим их теперь же в немногих словах. В борьбе с гуронами Хаттер получил удар ножом от старого воина, который из предосторожности отобрал оружие у всех своих подчиненных, но оставил у себя. Наткнувшись на упорное сопротивление своего противника, гурон решил дело ударом ножа. Случилось это как раз в тот момент, когда дверь отворилась и Непоседа вырвался наружу. Вот почему ни старый индеец, ни его враг не появлялись на платформе во время последовавшей затем борьбы. Хаттер совершенно обессилел, а его победителю было стыдно показаться со следами свежей крови на руках, после того как он так убеждал молодых воинов захватить пленников живьем. Когда три гурона вернулись после погони за девушками и решено было, покинув «замок», присоединиться к отряду, оставшемуся на берегу, Хаттера попросту скальпировали, чтобы приобрести этот освященный обычаем трофей. Затем его оставили умирать медленной смертью — случай, нередкий в этой части Американского континента. Однако, если бы ранения, причиненные Хаттеру, ограничивались верхней частью головы, он мог бы еще поправиться, но удар ножом оказался смертельным.
— Ах, Юдифь! — воскликнула слабоумная сестра, когда они оказали страдальцу первую помощь. — Отец охотился за скальпами, а где теперь его собственный скальп? Библия могла бы предсказать ему это ужасное наказание!
— Тише, Гетти, тише! Он открывает глаза. Он может услышать и понять тебя. Ты совершенно права, но слишком ужасно говорить об этом.
— Воды, — проговорил Хаттер, делая отчаянное усилие, и голос его звучал еще довольно твердо для человека, уже находящегося при смерти. — Воды!.. Глупые девчонки, неужели вы позволите мне умереть от жажды?
Дочери тотчас же принесли воду и подали ее раненому; это был первый глоток, полученный им после долгих часов мучительных страданий. Вода освежила пересохшее горло и на одну минуту оживила умирающего. Глаза его широко раскрылись, и он бросил на дочерей тот беспокойный, затуманившийся взгляд, который обычно сопровождает переход души от жизни к смерти.
— Батюшка, — сказала Юдифь, потрясенная и этим ужасным положением, и собственным бессилием оказать пострадавшему какую-либо действенную помощь. — Батюшка, что сделать для вас? Каким образом я и Гетти можем облегчить ваши мучения?
— Батюшка… — медленно повторил старик. — Нет, Юдифь, нет, Гетти, я вам не отец. Она была вашей матерью, но я вам не отец. Загляните в сундук, там все… Дайте мне еще воды.
Девушки повиновались. И Юдифь, ранние воспоминания которой простирались дальше, чем у ее сестры, и которая, во всяком случае, сохранила более ясное представление о прошлом, испытала неизъяснимую радость, услышав эти слова. Между нею и ее предполагаемым отцом никогда не существовало особой симпатии. Подозрения не раз мелькали в ее уме, когда она вспоминала подслушанные ею разговоры отца и матери. Было бы преувеличением сказать, что она никогда не любила старика, но, во всяком случае, надо признаться: она теперь радовалась, что любовь эта не является для нее природным долгом. Гетти испытывала совсем другие чувства. Она была не способна к тем тонким различиям, которые делала ее сестра, но натура у нее была глубоко привязчивая, и она по-настоящему любила своего мнимого отца, хотя и не так нежно, как покойную мать. Ей больно было слышать, что он не имеет права на эту любовь. Смерть и эти слова как бы вдвойне лишали ее отца. Не будучи в силах совладать со своими чувствами, бедная девушка отошла в сторону и горько заплакала.
Это несходство в настроении у обеих девушек заставило их в течение долгого времени хранить молчание. Юдифь часто подавала воду страдальцу, но не хотела докучать ему расспросами, отчасти щадя его, но еще больше, говоря по правде, из боязни, как бы дальнейшие объяснения не изгнали приятной уверенности, что она не дочь Томаса Хаттера. Наконец Гетти осушила свои слезы, подошла ближе и села на стул рядом с умирающим, который лежал, вытянувшись во весь рост, на полу. Подушкой ему служила груда оставшейся в доме старой одежды.
