Все (хором).
В ручье твой пояс мою,
блестит как рыбка.
Жасмин на солнцепеке —
твоя улыбка.
Ха-ха-ха!
(В такт колотят белье.)
Занавес.
Картина вторая
Дом Йермы. Вечереет. Хуан сидит. Его сестры стоят.
Хуан. Говоришь, недавно вышла? (Первая золовка кивает.) Наверно, к роднику. Сколько повторять – не хочу, чтоб она одна ходила. (Все молчат.) Собирай на стол. (Вторая золовка выходит.) Тяжко мне хлеб мой дается. (Золовке). Вчера был трудный день. До вечера яблони подрезал, а кончил и думаю – да что я о тех яблоках пекусь, когда кусок в рот не идет. Сыт я по горло. (Проводит рукой по лицу.) И где она ходит?.. Нечего было одну отпускать – затем я и в дом вас взял, затем кормлю и пою! Я в поле, а честь моя здесь. А моя честь – она и ваша. (Старшая золовка опускает голову.) Не обессудь.
Входит Йерма с двумя кувшинами. Останавливается в дверях.
Хуан. К роднику ходила?
Йерма. Принесла свежей воды.
Входит Младшая золовка.
Йерма. Как работы?
Хуан. Вчера деревья подрезал.
Йерма ставит кувшин. Молчание.
Йерма. Останешься?
Хуан. Надо за скотиной смотреть. Сама знаешь, хозяйский глаз…
Йерма. Знаю. Можешь не повторять.
Хуан. У мужчин свои заботы.
Йерма. У женщин – свои. Я не прошу тебя остаться. Мне всего хватает. Сестры твои с меня глаз не спускают. Я у тебя и хлеб ситный ем, и сыр, и мясо, овцы твои росной травой объедаются. Живи себе с миром.
Хуан. Мир – когда на душе спокойно.
Йерма. А тебе не спокойно?
Хуан. Нет.
Йерма. Так успокойся.
Хуан. Ты порядков моих не знаешь? Овца – в загоне, женщина – в доме. А ты разгуливаешь. Сколько я тебя учил?
Йерма. Твоя правда. Женщина – в доме, когда это дом, а не гроб. Когда в нем лавки трещат и простыни рвутся. А здесь? Ложусь вечером, а кровать как новая блестит и все новей кажется, словно вчера из города.
Хуан. Вот видишь – не зря тревожусь. Не зря настороже.
Йерма. Чего стеречься? За мной вины нет. Ни в чем тебе не перечу, а боль свою в себе хороню. Все глубже ее загоняю. Кончим разговоры. Снести свой крест я сумею, только ничего у меня не выпытывай. Состариться бы мне за ночь! Вот тогда и улыбнусь я тебе жухлыми губами, тогда и заживу твоей жизнью. А до тех пор – оставь меня, не сыпь соль на рану.
Хуан. Наговорила – век не разобраться. В чем я тебе отказал? Захоти только, из соседних сел везу. Не всем я хорош, не спорю, да только не пойму, отчего не жить нам покойно. Заночуй я в поле, знал бы, что и ты спишь.
Йерма. Не сплю, не могу я спать.
Хуан. Если в чем нуждаешься, скажи. Что молчишь?
Йерма (пристально глядя на мужа, с силой). Да. Нуждаюсь.
Молчание.
Хуан. Опять ты за свое. Шестой год! Я уж и думать забыл…
Йерма. Ты не я. Мужчины другим живут – стада, поля, разговоры, а у нас только и света, только и жизни, что дети.
Хуан. Раз на раз не приходится. Хочешь – возьми на воспитание племянника. Я не против.
Йерма. Мне не надо чужого. От чужого у меня руки закоченеют.
Хуан. Помешалась ты на одном и больше знать ничего не хочешь, головой камень долбишь.
Йерма. В том-то и срам, что камень! Где цветам бы цвести да воде шуметь.
Хуан. Беда мне с тобой. Уймись, давно пора!
Йерма. Не затем я в этот дом вошла. Вот когда мне руки на груди сложат да челюсть подвяжут, чтоб не отваливалась, тогда уймусь.
Хуан. Хватит! Ты чего хочешь?
Йерма. Хочу пить, а воды ни капли, хочу в горы, а ног не чую, хочу юбку вышить, да нитки сгнили.
Хуан. Никакая ты не женщина! Одна погибель – и не хочешь, да изведешь!
Йерма. Кто я, сама не знаю. Оставь ты меня, отпусти с миром. Ни в чем я перед тобой не провинилась.
Хуан. Я не желаю, чтоб на меня пальцем показывали. Двери наглухо, и каждому – свой угол.
Входит Старшая золовка и направляется к буфету.
Йерма. Говорить с людьми – не грех.
Xуан. А сочтется за грех.
Появляется Младшая золовка, берет воду из кувшина.
Хуан (глухо). Сил моих больше нет. Заговорят с тобой – губ не разжимай и помни, что у тебя семья.
Йерма (изумленно). Семья?
Хуан. И семейная честь. Эту ношу вместе несут, в одиночку не сладить. В крови-то она еле теплится.
Старшая золовка торжественно проносит блюдо. Все молчат.
Хуан. Ты уж прости. (Йерма смотрит на мужа, он поднимает голову – и взгляды сталкиваются.) Смотришь так, что не прощенья мне просить, а гнуть бы тебя, под замком держать – на то я и муж.
В дверях появляются Золовки.
Йерма. Смолкни, сделай милость. Кончим на этом.
Молчание.
Хуан. Идем ужинать.
Золовки исчезают.
Хуан. Слышишь?
Йерма (мягко). Ужинай с сестрами. Мне не хочется.
Хуан. Как знаешь. (Уходит.)
Йерма (в забытьи).
Какая пустошь горя!
А божий мир за стенами все краше!
Вымаливаю сына, чтобы плакать,
а вижу только лунные миражи.
Две струйки молока в заглохшем теле,
два родника, лишенные покоя,
шалеют, словно кони в буреломе,
и смертной отзываются тоскою.
Под полотном задохшиеся груди,
две горлинки, ослепшие в неволе!
О кровь моя, которую сгноили!
Ее стрекала, жгучие до боли!
Но ты, мой сын, ты должен появиться.
У моря – соль, земле расти травою,
а тело нас детьми благословляет,
как облака водою дождевою.
(Глядит на дверь.)
Мария! Что ж ты все мимо пробегаешь?
Мария (с ребенком на руках). Я с ребенком… Ты опять расплачешься!
Йерма. Как не плакать… (Берет у нее ребенка, садится.)
